— Вы не думайте… Я все помню. Отель «Миноя». Господин… Кадзама! Господин, пахнущий яйцами из горячего источника!
Мицуко смеется; мелкие морщинки во множестве разбегаются к крыльям носа. Контур ее руки необыкновенно легок и хрупок, и сама рука напоминает Кадзаме скорлупку, сброшенную летней цикадой. Да и все ее старушечье тельце кажется бесплотной оболочкой.
— Кажется, такой цвет называется «полночный синий»… Давным-давно у меня был близкий портеньо… из Буэнос-Айреса. Может, слыхали? Их там называют «портеньо»…
— Он и есть Нестор? Нестор Брогард?
Она поднимает голову. На этот раз слегка приоткрылся правый глаз, совершенно белый, с нечетким зрачком, похожим на срез агата.
— Я уже рассказывала, да? Напрасно! Иной раз что-нибудь скажу или сделаю — а потом ничего не помню. Даже не знаю точно, со мной ли это случилось. Впрочем, это — точно со мной.
Теперь ее очередь делать поворот и шаг в сторону.
— Так о чем мы говорили?
— О «полночном синем»… или обо всем на свете.
— Ну вот, этот мой знакомый портеньо… Так, знаете ли, называют в Аргентине жителей Буэнос-Айреса… Этот человек всякий раз, выходя из кафе в Хоммоку на причал… смотрел на огни в порту и заводил бестолковые ночные разговоры, спрашивал меня, как это сказать — ну, густой синий цвет… как тьма в полночь…
Уголки ее губ так и остаются приподнятыми, но улыбка исчезает.
— И что потом?
Кадзама энергично кружит ее, ведет в пробежке. Она несколько раз ударяет носком туфли в пол, изгибается назад и откидывает голову. Фиксируя позу после вращения, легко восстанавливает дыхание. Похоже, она и вправду бывалая танцорка.
— Ах, этого я вам сказать не могу… Знаете ли, вы — глупец!
— Что вы такое говорите?!
— А вы не заигрываете со мной!
— Да, не заигрываю.
Кадзама почувствовал, с какой силой впились ему в спину кончики ее пальцев. Рука дряблая, со старческими пятнами, но ногти сохранили молодую крепость, и словно какое-то злое зелье вливается по ним в его тело. Какой-то дурман старости. «Как пьянит аромат духов, к которым он так и не привык, как мягка и податлива грудь под складками лифа», — думает Кадзама. Худеньким тельцем Мицуко прижимается к нему, и он ощущает ее страстную истому. Ему неприятно; вспоминается пронзительное ощущение озноба, испытанное недавно. Он будто бы проникает в неведомую воздушную щель; с хлюпающим звуком расступается воздушная стена, пропуская его в иное пространство; взгляд устремляется вперед, и перед ним распахивается дверь в спальню; это какой-то дешевый отельчик.
— Вы ничуть не заигрываете со мной!
На постели с грязными простынями распростерлась обнаженная молодая чужестранка в чулках со стрелками и в черных подвязках.
— Вы не улыбаетесь мне!
Лежа навзничь, женщина тянется рукой к оконной раме, демонстрируя волосатые подмышки. Кадзама догадывается, что тьма за окном именно того цвета — «полночного синего». Кое-где светятся уличные фонари. Красивое лицо, но, скорее всего, у нее венерическая болезнь; почему-то он в этом уверен.
«И ты ведь тоже умрешь… в этом нездешнем мире», — нашептывает ему внутренний голос.
— Я улыбаюсь.
— Нет, не улыбаетесь.
— Улыбаюсь.
На старом буфете синяя склянка с лекарством густо-лилового цвета. Им смачивают ватные катышки и закладывают между пальцами ног. Но если, почти не снимая, носишь туфли на высоких каблуках, опрелости ни за что не вылечить.
— Чем вы занимаетесь… на работе?
— Варю яйца в горячем источнике.
— И где это?
— Да вы не знаете… В Японии.
Рассеянным взглядом Кадзама вдруг отчетливо видит бисеринки пота на лбу Мицуко и приходит в себя.
— Какое чудесное настроение… До чего же приятно танцевать! Тысячу лет так не танцевала…
Звучит уже другая мелодия, не танго. Теперь это блюз, но Кадзама с Мицуко продолжают двигаться в прежнем ритме, повторяя привычные па. Такэмура таращит глаза, подавая им грозные знаки, чтобы танцевали, что положено.
— Все-таки я стесняюсь… Неловко как-то, небось все смотрят…
Кадзама оглядывает зал. Току, округлив удивленные глаза, вытянул губы трубочкой, разве что не присвистывает. Всякий раз, когда они исполняют поворот, взоры танцоров устремляются на них. Смотрят танцующие и смотрят в изумлении те, кто отдыхает у стен за бокалом вина, смотрят как на пришельцев из какой-то неведомой страны.