Первое его произведение написано на автобиографическом материале и описывает жизнь студентов Токийского университета иностранных языков. Они создают кружок под названием «Соцклоунада», чтобы поддержать диссидентское движение в СССР и выступить в защиту Андрея Сахарова. Но, как явствует из самого названия, все их акции носят ярко выраженный пародийный характер — это поколение не имеет ни своей идеологии, ни даже анти-идеологии. Многое в этой повести не поддается переводу — начиная с самого названия. Слово «левак», савку, обычно пишут иероглифами, но у Симады оно написано слоговой азбукой, которой обычно пользуются первоклассники — уже в этом чувствуется буффонада. Через десятилетие после «идейного» самоубийства Мисимы, которое замышлялось как в высшей степени серьезный акт во славу правой идеологии, в Японии появилась литература, начисто лишенная какого бы то ни было идейного содержания и вообще малейших признаков серьезности.
Выше я коротко представил пять произведений второй половины 70-х и первой половины 80-х годов — пять текстов, которые определили лицо новой японской литературы. Многие авторы, включенные в нашу антологию, являются продолжателями именно этого направления. Характерная особенность японской прозы последних двух десятилетий (не только мужской, но и женской) — безыдейность, ломка традиционных ценностей, намеренная углубленность в повседневность и детали быта (например, главный герой романа «Слушай песнь ветра» скрупулезно записывает, сколько он выкурил сигарет, сколько раз занимался сексом и прочее); высокоразвитое общество потребления представлено множеством ярлыков, брэндов и фирменных названий. Японские мужчины будто утратили ориентацию, не могут больше навязывать свою волю Другому (женщине), но зато они стали гораздо добрее.
Таким образом, японская литература, можно сказать, обновилась почти полностью. И тем самым не оправдала чаяний иностранных, в том числе русских читателей, которым по-прежнему хочется видеть «красоту Японии».
Что же, собственно, произошло?
Изменились различные контекстообразующие среды. Особенно нагляден случай Такахаси, в прозе которого, вследствие вплетения всевозможных масскультовских кодов, размываются границы между литературой серьезной, элитарной и развлекательной беллетристикой. Тот же прием задиристой пародии использует другой автор, Кёдзи Кобаяси. Его рассказ «Ответный удар Японии», включенный в нашу антологию, свободно оперирует клишированными образами Японии и насквозь проникнут самоиронией — качеством, позволяющим взглянуть на себя со стороны. Кобаяси — писатель парадоксальный: отлично разбираясь в традиционных искусствах (таких как кабуки, сложение трехстиший или игра в сёги), он умудряется сочетать укорененность в национальной культуре с постмодернистскими играми.
В Японии литературу с давних пор был принято делить на «чистую», то есть элитарную, и «нечистую», то есть массовую. Одно и то же издательство в 1935 г. учредило две премии: премию Акутагавы для серьезной прозы и премию Наоки для развлекательной. С тех пор два эти направления существуют параллельно, не столько соперничая между собой, сколько друг друга дополняя. Однако в последние годы рубеж между двумя этими категориями становится условным. Например, тексты самых читаемых авторов — обоих Мураками и Бананы Ёсимото — во многом не совпадают с традиционным представлением о «настоящей» литературе. Из авторов антологии двое мужчин — Дзиро Асада и Макото Сиина — и две женщины — Каору Такамура и Миюки Миябэ — вообще-то числятся по ведомству массовой литературы, однако, как вы увидите, эта градация, действительно, утрачивает всякий смысл. Современному читателю обычно нет дела до авторской интенции писать «чистую» литературу или, наоборот, беллетристику; люди читают то, что им нравится, все категории и градации возникают уже потом. Сочинитель остросюжетных произведений Дзиро Асада владеет стилем письма лучше многих элитарных писателей, а диковинная фантастика Макото Сиины не укладывается в рамки досугового чтения и во многом напоминает экспериментальную прозу, обычно относимую к жанру «высокой» литературы. Привычная иерархия, по которой «чистая» литература находилась сверху, а массовая снизу, по сути дела функционировать в Японии перестала.