Нет, она, конечно же, не собиралась залезать в постель, чтобы проверить. Особенно после того, что вчера произошло у Дэниела. Нет, сегодня она будет хорошей девочкой. Нина повернулась, чтобы уйти, но передумала и еще раз внимательно окинула взглядом комнату. Она покопается здесь только чуть-чуть, только чтобы немножко разузнать. Что-нибудь о них. Селеста — искусствовед, Джордж — банкир. Нина вернулась к ночному столику Селесты. Селеста спала слева, если смотреть на кровать со стороны; с ее собственной точки зрения — справа. В ящике ее ночного столика обнаружились журналы, пара ручек, стопка бумаги, мелочь, скрепки, кулинарный рецепт, вырванный из журнала, рецепт из универмага «Бергфорд». И под всем этим письмо. Нина улыбнулась. Она нашла главную жилу, клад для всякого шпиона. Присела очень аккуратно, точнее, вскарабкалась на кровать, чересчур высокую из-за толстого матраса, одеял, покрывал и прочего.
«Дорогая Селеста!» — начиналось письмо. Нина затаила дыхание. И, как делала всякий раз, читая романы, заглянула в конец, на последнюю строчку. «С любовью, Томми».
— О-ля-ля! — произнесла она. — Ладно.
И принялась читать.
Дорогая Селеста!
Меня достало твое вечное чувство вины.
У-упс. Нина подняла взгляд от письма. Это вовсе не то, чего она ждала. Но продолжила чтение.
Поэтому я не звонил после 11 сентября. Так на тебя похоже — превращать эту трагедию в свою личную проблему, не говоря уже о том, что это случилось давно. Ты не задавалась вопросом, почему я должен звонить всякий раз после того, как в Нью-Йорке происходит какая-нибудь катастрофа? Тебе жилось бы намного легче, не устанавливай ты так много правил. Если ничего не ждешь, то и не разочаровываешься, когда ничего не выходит. Не рассчитывай, что я буду жить по твоим правилам. Они существуют для того, чтобы их нарушать. А я люблю нарушать правила. Так что прекрати доставать меня своими излияниями. Уезжай из Нью-Йорка, если считаешь жизнь там слишком опасной и тебе нужно видеться с родными каждый раз, как что-то случилось. Жизнь есть жизнь. И бывает в ней всякое. И не всегда именно с тобой.
С любовью, Томми.
М-да, подумала Нина, стиснув зубы от чувства неловкости перед Селестой. Она-то надеялась найти любовное письмо. Понимаете теперь, насколько важно читать весь текст, а не только начало и конец? — назидательно сказала она себе. Томми, очевидно, брат Селесты, мерзкая задница. Чего бы Селеста от него ни требовала, неужели это так много — хотеть получить весточку от родных, когда произошло какое-то несчастье? И надеяться, что те, кто далеко от беды, поддержат тех, кто оказался к ней слишком близко? Семья предполагает любовь, а любовь означает участие, а участие невозможно без общения.
По крайней мере так должно быть, подумала Нина и тут же вспомнила об отце. Она знала, что он ее любит, по-своему, но почему же тогда она даже не знает, как с ним связаться? Он никогда не оставлял адреса или номера телефона, появлялся в ее жизни пару раз в год. В прошлый раз она спросила, как можно связаться с ним, если с ней что-нибудь случится и нужна будет его помощь. Он посмотрел на нее с таким изумлением, будто сама мысль о том, что он ей может быть нужен, была забавной шуткой, и заявил:
— Вот поэтому я и не оставляю номера телефона! Думаешь, мне хочется слышать дурные новости? — И рассмеялся, дружески похлопав ее по руке.
— Но ты же мой папа! — взмолилась Нина, тоже улыбаясь.
— И очень горжусь тобой, — ответил он.
Сколько обид люди носят в себе, думала Нина, пряча письмо на место. Вы редко об этом задумываетесь, но люди, даже Селеста Кратчфилд, с ее многочисленными защитными слоями теплого и мягкого постельного белья, очень уязвимы.
Вернувшись домой, Нина сразу же позвонила матери в Санта-Фе.
— Мам, это Нина, твоя дочь.
— Дорогая, ты единственный человек, который называет меня «мам». Хотя время от времени ко мне действительно обращаются как к матери.