Глава 7
Вечером у Нины наклевывалось свидание. Свидания она ненавидела. Как и их отсутствие. Особенно отвратительна была мысль о свидании ровно в день очередного происшествия с Дэниелом. Однако какого черта? Нужно быть открытой для маловероятной возможности, что именно это свидание или любое другое может перерасти в милые, бурные отношения, если не в истинную любовь. Кроме того, обещание есть обещание. Поэтому она заставила себя влезть в любимое — и единственное — летнее платье. Без рукавов, черное, облегающее, точнехонько по фигуре. Впрочем, Нина прекрасно знала, что даже если она тщательно обдумает наряд и обеспокоится тем, чтобы ничего не съезжало, не открывало чересчур много или чересчур мало (а в изысканном платье ей непросто будет сесть в такси или убежать от опасности), время она проведет все равно отвратительно. «Небрежность в одежде» — вот ее девиз.
Она обулась в черные веревочные сандалии, открывающие ее загорелые ноги, а из волос соорудила на затылке хвостик. Из украшений — лишь крохотные бриллиантовые серьги, подарок отца. Пытаясь рассмотреть, как они блестят, когда она, чуть повернувшись, склоняет голову к плечу, Нина вспомнила вечер, когда отец подарил ей эти сережки.
Это был ее восемнадцатый день рождения, и отец посмотрел ей прямо в глаза — ужасно непривычно. Он, казалось, никогда особенно не интересовался ее жизнью, что, конечно же, было не совсем так. В душе он был своего рода цыганом, всегда стремился в дорогу, даже если это означало, как Нина вскоре поняла, отказ от жены, от своих обязанностей, от нее самой. Она так хотела стать его маленькой принцессой (разумеется, в фигуральном смысле, никаких богачей в ее окружении не было), какими ее подружки были для своих отцов. Но он совершенно не желал быть королем. Впрочем, в тот вечер он стоял рядом и держал в руках маленький черный бархатный мешочек.
— Ты скоро оканчиваешь школу. Я очень горжусь тобой. Что бы ты ни выбрала — научиться печатать, выйти замуж или даже поступать в колледж, — я всегда буду гордиться тобой.
Он смотрел на нее явно в ожидании ответа. Но в голове у нее крутилась единственная мысль — «научиться печатать»? Неужели отец не имеет о ней вообще никакого представления? Не знает, что она целый год заполняла анкеты в разные колледжи? Неужто он единственный на свете еврейский папаша, который не настаивает на высшем образовании для своего чада?
— Это тебе. Я люблю тебя, дорогая.
Она открыла мешочек и обнаружила там пару точно таких же бриллиантовых сережек, как те, что он подарил ей два года назад. Голова пошла кругом, словно она испытала сильный приступ дежа-вю или просто сходила с ума. Она изумленно смотрела на отца, ее лицо исказилось от недоумения и разочарования. Он не только дешево ценил ее — «или даже поступать в колледж»? — но так мало о ней думал, что забыл: точно такой же ритуал уже имел место, когда ей исполнялось шестнадцать.
Разумеется, некоторые могут взглянуть на это иначе: отец хоть и рассеянный, но любит ее так сильно, что даже дважды дарит ей одинаковые подарки в попытке выразить свои глубокие чувства.
Но такой подход можно считать идиотским.
Однако она должна была признать: для него это особенный момент проявления родительских чувств. И не собиралась омрачать его. Нина подумала, что обязательно разревется, если попытается что-то сказать, поэтому просто надела сережки.
— Прекрасно, — произнес отец, встал рядом, положив руку ей на плечо, и взглянул в зеркало.
Сейчас, одетая для свидания, она тоже смотрела в зеркало. Как странно… Куда ушло целых семнадцать лет? Куда делся отец? Однажды, вскоре после «вечера второй пары сережек», он просто ушел. С тех пор она виделась с ним, но пальцев на руках вполне хватит, чтобы подсчитать количество их встреч. Нина подняла руку, словно произнося клятву, выпрямилась во весь свой небольшой рост и громко произнесла:
— Нет, я не поддамся предательским чувствам. У меня свидание.
Сэм, примостившийся у ее правой ноги, взглянул на хозяйку, потом на ее отражение в зеркале и еще раз на хозяйку во плоти, прикидывая, которая из них услышит его мольбы. «Дай кусочек. Дай кусочек. Дай кусочек. Пожалуйста! Ну пожалуйста. Печеньице. Конфетку. Чего-нибудь, ради всего святого. Чего угодно. Помираю от голода!»
Она еще раз оглядела свое отражение. Разгладила платье, поправила волосы, улыбнулась. Кожа золотится летним загаром, в каштановых волосах светлые выгоревшие пряди, на щеках свежий румянец. Чуть-чуть помады — и вперед. Она готова к свиданию, если уж не к тому, чтоб любить и быть любимой без опасения расставаний и предательств. Подхватив маленькую черную сумочку (ключи от квартиры предусмотрительно спрятаны в кармашке для мелочи), подделку под «Прада», зато на молнии, она наклонилась чмокнуть Сэма в макушку: