Выбрать главу

Итак, карта Мартеля оказалась проще, чем я предполагал. Она не вычерчивала алхимическую фигуру, не скрывала имя Бога и не воспроизводила расчеты каббалистов — она просто следовала наудачу по маршруту безнаказанных преступлений, совершенных в городе с названием Буэнос-Айрес. Это был список с бесконечным числом имен, и как раз это обстоятельство больше всего привлекало Мартеля: карта играла для него роль заклинания против жестокостей и несправедливостей, число которых столь же бесконечно.

В тот немилосердно жаркий день я сказал Альсире, что уже купил себе билет на самолет, что я возвращаюсь в Нью-Йорк в конце месяца, и предложил ей лететь со мной. Я плохо представлял, как сможем мы вдвоем жить на мою скудную стипендию, но я был уверен, что, как бы все ни сложилось, эта женщина мне нужна. Женщина, которая была способна так любить Мартеля, могла осветить любую жизнь.

Она взяла меня за руки и поблагодарила с нежностью, от которой мне и теперь больно, и ответила: нет. Что будет со мной в стране, с которой меня ничто не связывает? сказала она мне. Я даже по-английски говорить не умею.

Будешь жить со мной, нелепо ответил я.

У тебя впереди много светлых лет, Бруно. А вокруг меня — только темнота. Было бы нехорошо перемешивать эти вещи.

Альсира собиралась подняться, но я попросил ее остаться еще ненадолго. Я не хотел возвращаться в незнакомую ночь. Не знал, как сказать ей то, что в конце концов сказал:

У меня остался еще один вопрос. Я давно хотел тебе его задать, но, возможно, ты не знаешь ответа.

Я признался Альсире, что предал Бонорино, я рассказал о его смерти в «Форте Апачи» и открыл ей все, что знал об алефе. Мне нужно понять, — говорил я, почему библиотекарь оставил в моих руках тетрадь, которая была всей его жизнью.

Потому что ты не мог его предать во второй раз.

Дело не может быть только в этом. Есть что-то еще.

Потому что мы все — человеческие существа, и какими бы незначительными мы ни были, мы пытаемся не уходить. Тем или иным способом мы хотим победить смерть, найти для себя какую-нибудь форму вечности. У Бонорино не было друзей. У него оставался только ты. Он знал, что рано или поздно ты вставишь его имя в написанную тобой книгу.

Без тебя я буду чувствовать себя потерянным, сказал я. Я буду чувствовать себя не таким потерянным, если мы время от времени будем друг другу писать.

Я теперь не хочу ничего писать, кроме воспоминаний о Мартеле, ответила Альсира, не глядя на меня.

Тогда это конец.

Почему же? сказала она. Конца не бывает. Как можно знать, когда наступает конец?

Я вышел в туалет, а когда вернулся, ее уже не было.

До самого вечера своего отъезда я звонил ей по телефону — по десять, двадцать раз в день. Никто не отвечал. В первый день мне удалось услышать автоответчик — ничего личного, просто повторяющийся номер ее телефона. А потом гудки просто уходили и уходили в пустоту.

Все самолеты на Нью-Йорк вылетали ночью, поэтому я прощался не с тем Буэнос-Айресом, что жил в моем воображении, а с мерцанием огней. Прежде чем взять курс на север, самолет поднялся над заливом и оцарапал город по одному из его краев. Город был огромный, ровный, и я не знаю, сколько минут ушло у нас на то, чтобы его облететь. Я столько раз представлял себе очертания, которые откроются мне с высоты, что действительность меня разочаровала. Я воображал, что город будет похож на план дворца в Кноссе или на прямоугольную мозаику в музее Сусса[99], в которой выложено такое предупреждение: His inclusus vitam perdit. Тот, кто будет здесь заперт, потеряет жизнь.

Это был лабиринт, как я и предполагал, и Альсира запуталась в нем, на одной из тупиковых дорожек. Ночь позволила мне заметить, что, как и предсказывал Бонорино, настоящий лабиринт был прочерчен не огоньками — это были просто дороги, ведущие в никуда, а линиями темноты, обозначавшими пространства, где живут люди. И тогда на память мне пришло стихотворение Бодлера «Маяки»: Ces maledictions, ces blasphemes, ces plaintes / Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Те Deum, / sont un echo redit par milles labyrinthes — Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха, Богохуления, Те Deum, реки слез, То — лабиринтами умноженное эхо[100]. Теперь я уже не мог слышать все эти голоса, и лабиринт скрывался в ночи. И все равно, я повторял про себя это стихотворение, пока не заснул.

вернуться

99

Сусс — древний город в Тунисе, знаменитый музеем мозаик III–IV веков.

вернуться

100

Пер. с французского Эллиса.