В) лично услышать всю информацию, изложенную в пунктах со второго по восьмой, от пострадавшего Валентина Бондаренко. Валентин был в сознании еще достаточно долгое время, чтобы сообщить все вышеизложенное людям, которые пытались открыть дверь СКБ-48 и спасали его из пылавшей сурдобарокамеры. Он также мог сказать все это по пути в Боткинскую больницу или уже собственно в больничной палате.
Аналогично и информация из девятого пункта - «Я сам виноват, никого не вините...» - тоже могла быть услышана только лично кем-то из спасателей, теми, кто оказывал Валентину Бондаренко первую медицинскую помощь, теми, кто транспортировал его в больницу.
Правда, остается открытым очень важный вопрос: говорил ли все это в действительности пострадавший от ожогов свыше девяноста процентов кожи Валентин Бондаренко?
В изложенной выше версии событий от Ярослава Голованова говорится, что «когда Валентина вытащили из сурдобарокамеры, он был еще в сознании». То есть журналист фактически утверждает, что вскоре после извлечения из сурдобарокамеры Валентин Бондаренко все-таки сознание потерял. А значит, остается очень небольшой промежуток времени, в течение которого пострадавший кандидат в космонавты вообще мог что-то сказать.
Смертельно обожженного Валентина Бондаренко вытащили из СКБ-48. Он испытывает адскую боль, у него, возможно, повреждены глаза и верхние дыхательные пути. Но он находит в себе силы, чтобы рассказать предысторию трагедии и несколько раз повторить, - чтобы хорошо поняли и запомнили окружающие его люди, - «Я сам виноват, никого не вините...».
Эта фраза чрезвычайно интересна уже по самому своему содержанию. Валентин словно пытается кого-то защитить от огульных обвинений. Кого именно? У Ярослава Голованова сказано, что «дежурный врач сразу открыть герметичную дверь, не выровняв давления снаружи и внутри, не мог. На все это требовались лишние секунды. А их не было». В чем можно обвинить дежурного врача? Если из-за перепада давления открыть дверь сразу было нельзя в принципе, то в чем же виноват дежурный врач? Ведь он все-таки поднял тревогу, и спасатели «вытащили из сурдобарокамеры» Валентина Бондаренко (отметим, что по построению этой части фразы – использовании глагола «вытащили» - становится ясным, что спасателей было несколько). То есть врач действовал правильно. Может быть, был кто-то еще, кого могли наказать за какие-то упущения при подготовке испытаний в сурдобарокамере? Тогда что это были за упущения?
Кем вообще могли быть те люди, которые слышали слова смертельно обгоревшего Валентина Бондаренко?
Конечно же, в первую очередь, это мог быть тот самый дежурный врач, о котором упоминает в своей версии Ярослав Голованов, и подоспевшие ему на помощь спасатели – скорее всего, сотрудники института: врачи, инженеры, техники.
Слышать слова Валентина могли люди, которые оказывали ему помощь, уже вне сурдобарокамеры, но еще на территории института – скорее всего, тоже медицинский персонал из состава сотрудников института. Кроме того, слова кандидата в космонавты могли услышать и люди, которые везли его в больницу на санитарной машине.
Врач-хирург Боткинской больницы Владимир Голяховский так описывает доставку обожженного Валентина Бондаренко в больничный приемный покой:
«…На большой скорости в ворота въехала военная санитарная машина, а за ней несколько официальных черных «Волг». Из них торопливо выскочили военные в полковничьих папахах и кинулись к «санитарке». Из нее уже вытаскивали носилки с пострадавшим» (8.13).
Думается, что спасателей и врачей рассказ Валентина Бондаренко – если он вообще пытался что-то рассказать - о причинах возгорания интересовал далеко не в первую очередь: главными их задачами были эвакуация из сурдобарокамеры пострадавшего, его транспортировка в больницу и попытки хоть как-то облегчить его страдания.
А вот тех, кого врач-хирург Владимир Голяховский описывает как «военных в полковничьих папахах», - то есть это, вероятно, руководители эксперимента, исследовательских лабораторий, а то и всего института, - напротив, очень и очень интересовали причины трагедии. И если не в санитарной машине, поскольку ехали эти «полковники в папахах» отдельно на нескольких черных «Волгах», то еще в стенах самого института они могли попытаться даже расспрашивать пока находившегося в сознании Валентина Бондаренко о причинах пожара.
Отметим, что все вышеназванные люди, скорее всего, также являлись сотрудниками института. Центр подготовки космонавтов в то время уже располагался в Подмосковье, в Звездном городке, большая часть его руководства находилась в эти дни в Казахстане на космодроме Байконур, где готовился полет сначала пятого корабля-спутника (25 марта 1961 года), а потом – полет космического корабля с человеком на борту (12 апреля 1961 года). Поэтому представителей Центра подготовки космонавтов из числа описанных Владимиром Голяховским «полковников в папахах» можно с большой степенью вероятности исключить.
Валентин Бондаренко, если верить врачу Владимиру Голяховскому, прожил еще около шестнадцати часов (Ярослав Голованов утверждает, что только восемь). Мог ли в течение этого времени кто-то контактировать с пострадавшим и расспросить его о причинах пожара в сурдобарокамере? Вполне мог, если Валентин был в сознании или не находился в состоянии естественного или медикаментозного сна. Владимир Голяховский так описывает свои первые врачебные действия в отношении пострадавшего кандидата в космонавты:
«Первым делом следовало начать внутривенное вливание жидкостей с обезболивающими лекарствами, но в обожженных тканях невозможно было найти ни одной вены. Только на обеих стопах еще оставалась кожа. Я с трудом смог найти мелкую вену и ввел в нес иглу (пластмассовых катетеров тогда еще не было). Через иглу я ввел в сосуд морфин, и больной задышал спокойней» (8.13).
Нужно, однако, учитывать, что пострадавший ко времени поступления в Боткинскую больницу уже сильно ослабел – Владимир Голяховский пишет:
«Больной был еще жив, он с трудом поверхностно дышал и шевелил сгоревшими губами. Я наклонился вплотную к страшному лицу и разобрал еле слышные слова:
- Больно… Сделайте… чтобы не болело…» (8.13).
У Валентина Бондаренко констатировали ожоговый шок, а это значит, что с достаточно высокой степенью вероятности уже через один-три часа после травмирования в результате пожара его сознание могло стать спутанным, могла наступить общая заторможенность.
Все же не будем сбрасывать окончательно со счетов вероятность того, что расспрашивать Валентина Бондаренко о причинах трагедии могли и в течение тех шестнадцати часов, которые он провел в отдельной палате Боткинской больницы. Кто же мог его столь подробно расспросить?
Во-первых, это мог быть медицинский персонал Боткинской больницы, который оказывал помощь пострадавшему. Но из рассказа врача Владимира Голяховского ясно, что общую информацию о причинах происшедшего он пытается узнать не от пациента, а от загадочного старшего лейтенанта, которого он тремя неделями позже описываемых событий ассоциирует с Юрием Алексеевичем Гагариным:
«- Как случилось, что возник пожар в камере?
Он (старший лейтенант – С.Ч.) вздохнул:
- Просто случайность. Он (т.е. Валентин Бондаренко – С.Ч.) был в программе трехсуточного испытания, и как раз ночью программа должна была закончиться. Он собрался согреть себе еду на электроплитке, протер руки спиртовой салфеткой, и она коснулась раскаленной плитки. Воздух вспыхнул, он пытался его загасить, дал сигнал тревоги. Но пока его разгерметизировали - сгорел.