А во вторник вечером пришел Саша. Впустив гостя, она не сразу закрыла дверь, ожидая, что за ним появится Максим. Потом решила, что Максим приходит в себя после заключения, наслаждаясь домашним комфортом после камеры, а пока зашел Саша с новостями от друга. Но Саша огорошил ее, сообщив, что Максима до сих пор не выпустили. Она испытала облегчение. С тех пор как Максим попал в СИЗО, она чувствовала себя птицей в клетке, в которой забыли запереть дверцу, и птичка все не решается шагнуть на свободу, не веря своему счастью.
Таня пригласила Александра на кухню, она хотела узнать, почему не помогли папины связи. Но Саша сам толком ничего не знал. Похоже, происки велись против самого Данилова-старшего, ему даже не дали увидеться с сыном. По всей видимости, одним выстрелом — арестом Максима — собирались убить двух зайцев: закрыть дело о городском маньяке и сместить председателя горисполкома. Во многих регионах страны заводили разоблачительные дела на власть предержащих, особенно громкие — в среднеазиатских республиках, и на Алтае не хотели отставать. В Барнауле уже был снят второй секретарь обкома, и тоже за «грехи» сына — 20 апреля семнадцатилетний «гитлерюгендовец» и его «соратники по партии» в черных кожаных плащах вышли на площадь Ленина отметить день рождения Гитлера. Парнишка отделался испугом, а папе его выходка стоил поста.
— Таня, ты могла бы стать свидетелем и сказать, что когда произошли убийства, он был с тобой? — спросил Саша.
— Нет, я не пойду, — покачала головой Таня.
— Не надо самой никуда идти, ничего заявлять, тебя вызовут как свидетеля, спросят, что ты делала такого-то и такого-то числа. Ты ответишь, что была с Максимом.
— А ты не боишься, что я расскажу то, что совсем не пойдет на пользу Максиму?
— Нет, не боюсь, — уверенно ответил Саша.
— Почему? — удивилась Таня.
— Ты не сможешь, потому что ты не стерва, ты совсем не такая.
— Я не такая, я жду трамвая, — вспомнила Таня шутку Максима.
— Вот именно, — даже не улыбнулся Саша.
— Почему ты так думаешь? Я вполне способна утопить Максима.
— Потому, что тогда настоящий убийца останется на свободе. Потому, что в глубине души знаешь, что он тебя любит. И еще потому что, как бы ты ни ненавидела Макса, сейчас ты его жалеешь.
— Я жалею этого подонка? С чего ты взял? — удивилась Таня.
— По тебе же видно. Первым делом ты спросила, не бьют ли его там.
— Я это спрашивала? Не помню.
— Да, сразу же, как только я сказал, что в милиции ждут, когда он сам признается. Ты выдала себя.
— Я бы это спросила, окажись на его месте любой другой.
— Значит, ты относишься к нему не хуже, чем к любому другому. Уже хорошо.
— Это казуистика.
— Как бы ты ни отпиралась, но по всему твоему поведению видно, что ты не будешь подставлять Макса.
— Не обольщайся, сейчас я смогу утопить Максима, — она поняла, что Саша прав, и продолжала возражать больше из упрямства.
— Кроме того, что можешь, нужно чтобы ты еще захотела этого.
— Ты в чем-то прав, столько времени терпеть его, более того, принимать подарки, а теперь, когда он и так сидит, добивать Максима — это, конечно, свинство.
— Я же знаю, о чем говорю, — улыбнулся Саша, — ты не из тех, кто будет пинать мертвого льва.
— А ты действуешь намного тоньше Максима, он играет на низменных чувствах — страхе, борьбе за выживание, а ты взываешь к благородным чувствам, но оба вы манипулируете людьми.
— Ты меня раскусила, — поднял вверх руки Саша, — но, тем не менее, просьба остается в силе: выступи в качестве свидетеля.
— Ни топить, ни выгораживать его я не собираюсь. Врать в суде — это еще и опасно. За лжесвидетельство можно и срок получить.