- Это ваше право: вы здесь у себя.
- Нет, Жиль, здесь я у вас. И сегодня я заставила Мориса прийти сюда только потому, что хочу, чтобы мы объяснились. Так будет лучше. Вопреки вашим предположениям, Морис тут раньше не бывал.
Она сообразила, что Жиль не может не вспомнить о минувшей ночи, и поспешно добавила:
- Я понимаю, о чем вы подумали. Прошлой ночью его привела тоже я, потому что надеялась положить всему этому конец.
Молодому человеку показалось, что мадам Ренке бросила в сторону его тетки неодобрительный взгляд. Она, без сомнения, пытается предостеречь ее от излишней откровенности.
- Как только мы пообедаем, я позову Мориса и скажу при нем все, что вы должны знать.
Голос у Колетты был ровный, только слишком уж невыразительный. Она долго готовила свою речь, тщательно взвесила решение. И сейчас была как бы окутана вуалью грусти.
- Почему вы не едите? - спросила она.
- Нет аппетита.
- Из-за меня?
Какое странное положение! За свои девятнадцать лет Жиль не видел ничего, кроме меблированных комнат, где останавливаются циркачи и артисты мюзик-холла. Он не представлял себе, что происходит в обычных семьях, как там живут.
И вот он, длинный, худой, стоит в самом таинственном из таких домов, опираясь на камин, рядом с бронзовыми часами, показывающими половину девятого. В полумраке, на стуле, сложив руки на коленях и не отрывая от Жиля горящих глаз, сидит доктор Соваже.
Вся в черном, теребя пальцами тонкий белый платочек, Колетта говорит и время от времени машинально покусывает губу, которая словно кровоточит:
- Вам следует знать, Жиль, что мы с Морисом вот уже восемь лет любим друг друга. Я не ищу себе оправданий. Мы были неосторожны, и ваш дядя застал нас. Я надеялась, что он вернет мне свободу, но я плохо его знала. Напротив, он потребовал, чтобы все шло по-старому. Дважды в день, в одни и те же часы, мы встречались и ели с ним за этим столом, с глазу на глаз. Только он больше ни разу не заговорил со мной. А я не могла даже убежать, да и теперь лишена возможности покинуть этот дом.
В столовой было слышно, как мадам Ренке расхаживает по кухне. Врач неотрывно разглядывал узор на ковре.
- На улице Эвеко у меня живет старуха мать. Средств у нее никаких. До моего замужества ей приходилось очень трудно: чтобы вырастить меня, она делала всякую черную работу в семейных домах. Ваш дядя купил ей теперешний ее домик. Назначил ренту в тысячу франков ежемесячно. Мать моя нетрудоспособна, беспомощна и давно уже не выходит из дому, где устроена довольно неплохо. Из-за нее я не ушла отсюда тогда, не ухожу и теперь.
Жиль хотел заговорить, но Колетта жестом остановила его.
- Я догадываюсь, что вы скажете. Поверьте, я вхожу в подробности не для того, чтобы вас разжалобить. Мовуазен все предусмотрел. В завещании он обусловил, что я должна жить в этом доме, а вы - терпеть здесь меня. Понимаете, для чего? Для того, чтобы мы с Морисом никогда не соединились. Морис тоже беден. Он сын почтальона и прошел через все лишения, чтобы закончить образование и получить практику. По вине Мовуазена и синдиката он навсегда обречен довольствоваться полунищими пациентами и визитами по двадцать франков. Вот почему, узнав, что ключ от сейфа у вас, и услышав от мадам Ренке, что вы положили его на комод, я прошлой ночью попыталась ознакомиться с документами.
Какое удивительное спокойствие, какая бездна энергии в этой женщине, хрупкой, словно дорогая фарфоровая статуэтка!
- Вам известно, что находится в дядином сейфе?
- Да. И мне, и всему городу. Лицо у Колетты стало жестким, на лбу обозначились две морщинки.
- Вы никогда не задавали себе вопрос, каким образом ваш дядя, начав простым шофером, сумел нажить огромное состояние?
- Нет. Но разве мы так уж редко читаем о людях сильной воли, тоже начинавших на голом месте и добившихся самого блестящего положения?
- В Ла-Рошели эту историю знает каждый, знайте и вы. Я тоже ее не знала. Я не знала, что любое крупное дело в любой области, будь то рыболовство, судостроение, поставки угля, торговля, строительство, коммунальные предприятия, обязательно возглавляется здесь кем-нибудь из дюжины дельцов, всегда одних и тех же, всегда делящих прибыли между собой. Кое-кого из них вы уже знаете.
- Плантель? - вставил Жиль.
- Плантель, Бабен, Пену-Рато, Эрвино и другие, чьи имена вам скоро станут известны. Ваш дядя понял, что эти люди в сговоре между собой, что они беспощадно закрывают дорогу каждому новому человеку. Если вы затеваете здесь какое-нибудь дело, вас не трогают, пока вы не приобрели некоторый вес. Но с этой минуты вам дают понять, что подниматься выше запрещено. Если потребуется, вам навяжут такие условия, что вы станете чем-то вроде служащего на своем же собственном предприятии. Вот эту группу сильных мира сего и называют синдикатом. Октав же Мовуазен, бывший шофер графа де Вьевра, сделался, так сказать, его главой. У него не было никаких запросов. Он жил, как мелкий буржуа, на третьем этаже этого дома, где не пожелал даже устроить ванную. Он не ходил в гости, не путешествовал. У него была одна потребность, одна страсть - с каждым днем становиться все сильнее, внушать все больший страх. А он любил, чтобы его боялись. И вовсе не стремился располагать к себе людей, напротив, отталкивал их, как мог, открыто заявлял: "Я не такой дурак, чтоб быть добрым. Я злой". И он действительно был злым,- заключила она и перевела дух.- Извините, что говорю вам это, но не сегодня, так завтра вы услышали бы то же самое от других.
Колетта рассказывала вещи, о которых думала много лет, поэтому фразы складывались у нее естественные, точные и совершенно бесстрастные.
Подумать только! Она прожила целых десять лет в этом страшном доме рядом с человеком, который сам называл себя злым и старался это доказать!
Любил ли ее Октав Мовуазен? Страдал ли, узнав, что она ему изменяет?
Он ничем этого не показал. Он не боялся выглядеть смешным. Он был достаточно силен, чтобы не считаться с такой мелочью.
Но он отомстил - на свой лад.
- Мы с Морисом продолжали встречаться в доме моей матери, где встречаемся и теперь. Не исключено, что, завладев документами из сейфа, мы получили бы возможность защищаться, обеспечить себе спокойную жизнь. Я поступила дурно и знаю это.
Теперь Жиль вспомнил, как саркастически улыбался мэтр Эрвино, вручая ему пресловутый ключ. Вспомнил он и взгляды, которыми обменялись Плантель с Бабеном, мысленно представил себе восседающего в кресле слюнявого сенатора.
- Понимаете, он их всех взял за горло. Не знаю, как ему это удалось, но мало-помалу он раздобыл документы, в той или иной степени компрометирующие любого из здешних воротил. Сначала это было средством пробиться, потом стало пороком. Вы видели Пуано, управляющего грузоперевозками? Пуано - человек простой, неотесанный. У него жена, пятеро детей. Мовуазен из принципа платил ему гроши - он вообще плохо платил всем, кто работал на него. Последние роды мадам Пуано потребовали дорогостоящей операции, и муж ее попросил у хозяина довольно крупный аванс. Мовуазен отказал. Вместе с тем он устроил так, чтобы через руки Пуано прошли в эти дни значительные суммы. Он следил за управляющим. Рассчитывал, что тот поддастся минутной слабости, и не ошибся: Пуано попался с поличным. Этим дело и ограничилось. Мовуазен не отдал его под суд. Оставил его у себя на службе, но отныне управляющий оказался в полной его власти. Так же было и с другими, со многими другими: с вашим кузеном Бобом, с...
- С тетей Жерардиной? - полюбопытствовал Жиль.
- Она больше не хозяйка в своем собственном магазине. Мовуазен завладел им с помощью займов, закладных, разных прочих махинаций, и теперь вы в любую минуту можете вышвырнуть свою тетку на улицу. И не только ее. Говорят, Плантель...
Лицо у Жиля стало каменным.
- Что с вами? - забеспокоилась Колетта. - Вы сердитесь, что я...
Он мотнул головой. Просто все это чересчур быстро, чересчур неожиданно! Значит, отныне он...