Дорого бы дал Лепар, чтобы оказаться сейчас на кухне вместе с семьей! Он не понимал смелости инспектора, не понимал, почему мелкая сошка вроде него позволяет себе так говорить.
- Когда, например, он повысил цены на перевозки, в городе только что не вспыхнул бунт, и полиция целых две недели охраняла дом на набережной Урсулинок. На дороге в Лозьер толпа опрокинула и даже пыталась поджечь один из его грузовиков. Но...
- Но?
- Жаль, что вы так мало знаете Ла-Рошель. Есть вопросы, которых я предпочел бы не касаться... Больше всего вашего дядю ненавидели, потому что боялись его, люди из синдиката. Слышали вы о таком?
Жиль кивнул. Потом помолчал и спросил:
- Вы полагаете, господа из синдиката и убрали его?
- Прошу вас, месье Мовуазен, не приписывать мне того, чего я не говорил. Месье Плантель, безусловно, не способен на преступление. Бабен тоже. Пену-Рато - сенатор и лучший друг префекта. Мэтр Эрвино - сын... Понимаете, я не знаю, как поточнее выразиться... Если принять на веру то, нто болтают в разных маленьких кафе, выходит, что вы, простите за выражение, свалились этим господам как кирпич на голову. Вас изображают человеком, не желающим ни с чем считаться, и, как говорится, оригиналом. А у нас оригиналов не любят. Даже ваш брак... -Пытаясь загладить промах, Ренке повернулся к Лепару и пробормотал: - Прошу прощения, месье Лепар... Так вот, я хотел сказать, что вашего дядю ненавидели. А когда вы явились сюда, получили наследство и попытались жить своим умом, наперекор советам этих господ... Вы не сердитесь на меня за...
- Продолжайте, пожалуйста...
- Я почти кончил. На мой взгляд, история с эксгумацией и все эти слухи пущены в ход для того, чтобы отделаться от вас. Чтобы, как я выразился, вывернуть вас наизнанку. Вы со своими миллионами можете убираться куда угодно, а эти господа... Словом, вы меня понимаете... Вот почему я был так ошеломлен звонком из Парижа. Если ваш дядя в самом деле отравлен, тут уж придется искать виновного: Октав Мовуазен был не чета жене доктора Соваже - он не стал бы жечь себя на медленном огне!
Теперь Жиль уразумел и причину внезапного появления Бабена в дверях "Лотарингского бара", и смысл его таинственных слов. Бабен уже в курсе дела. От кого он узнал? От комиссара? Или у него в Париже есть человек, информирующий сначала его, а уж потом ла-рошельские власти?
- Подумайте, не следует ли подготовить мадам Колетту к тому, что ждет ее завтра... Видите ли, месье Жиль, моя сестра редко ошибается. Образования у нее не больше, чем у меня, но еще ребенком я понял - ее не обманешь. Так вот, моя сестра уверяет, что мадам Мовуазен не могла...
Самым удрученным из всех троих выглядел Лепар: он был не просто подавлен - он остолбенел. Он столько лет с непоколебимым упорством трудился за стеклами своей конторки; уважал любого хозяина уже потому, что тот хозяин; отказывался верить своим глазам, когда видел мерзости; и вот как раз в тот момент, когда его дочь так удачно вышла замуж...
Ренке не решался раскурить трубку с кривым роговым черенком, которую держал в руке.
- Поверьте моему опыту, месье Мовуазен, это дело зайдет далеко, очень далеко. Может быть, дальше, чем думают... Когда мадам Соваже отравилась, - а я и еще кое-кто убеждены, что она сама приняла яд, - бедняжка не подозревала, какие последствия повлечет за собой ее поступок. Она хотела отомстить мужу, и только. Это была женщина ненормальная или почти ненормальная и, уж во всяком случае, глубоко несчастная. А они повернули это дело против вас. Сенатор Пе-ну-Рато, выступающий лишь на громких процессах, принял предложение сестры мадам Соваже представлять частное обвинение Возможно даже, инициатива исходила от него самого: родственники покойной - люди небогатые... И тут пошли разные слухи. Всплыли на поверхность вещи, о которых раньше помалкивали. Город почувствовал, что Мовуазены под ударом, и перестал их бояться. За последние дни мы получили десятки анонимных писем. В некоторых из них...
Инспектор умолк на полуслове, досадуя, что брякнул лишнее.
- Говорите, месье Ренке.
- Прошу меня извинить, но лучше, чтобы вы знали.- Он бросил досадливый взгляд в сторону Эспри Лепара. - В некоторых из них утверждается, что по вечерам был виден свет...
- Какой свет?
- Вы не представляете, месье Жиль, что такое провинция. Здесь чего не знают, то выдумывают. Короче, говорят, что кто-то ходил с лампой между вашей спальней и спальней вашей тетки. Одним словом, что вы с ней... И делают соответствующие выводы. Поймите, вы - наследник Октава Мовуазена. И как только люди сочли, что настал момент броситься на вас...
- Чго вы советуете предпринять?
- Не знаю... Нет, не знаю.
Но произнес Ренке эти слова с видом человека, который кое-что придумал. В самом деле, для приличия помолчав и раскурив наконец трубку, он отвел глаза и рискнул:
- Совершенно очевидно, что если б эти господа согласились... Они ведь все заодно, не так ли? Каждый имеет влияние на остальных. Могу вам, в частности, сообщить, что нынче вечером прокурор обедает у месье Пену-Рато, а нотариус Эрвино, невзирая на подагру, отправился...
- Если моего дядю убили...
- Я убежден, что его убили.
- Самое простое - найти убийцу, верно?
Ренке заерзал на стуле. Вздохнул. Сделал несколько затяжек. Итак, он битый час говорил впустую! Жиль ничего не понял! А ведь инспектор постарался расставить все точки над "i".
Он резко поднялся.
- Разумеется... Но подлинного ли убийцу найдут?.. А теперь мне пора. Иногда начальник звонит мне по вечерам. Если меня не окажется дома... Все останется между нами, так ведь, месье Мовуазен? Если что-нибудь узнаю, записку на набережную Урсулинок посылать не буду,- это становится слишком опасно,- а просто предупрежу месье или мадам Лепар.
- Еще рюмочку ликера! - машинально предложил тесть Жиля.- Ну, пожалуйста! Он у меня не крепкий.
С минуту Жиль и отец Алисы посидели в гостиной одни, не зная, что сказать друг другу. Потом Жиль приоткрыл дверь.
- Алиса!
Она прибежала из кухни. За нею появилась ее мать.
- Опять неприятности?
- Не знаю.
Жиль глянул на Эспри Лепара - молчите!
- Мне надо отлучиться по делу. Вернусь через час.
- Но на улице льет как из ведра!
- Неважно.
Мокрый с головы до ног, Жиль выбрался на Городскую площадь, но так и не вспомнил, где дом Армандины: он был у нее только раз, в день поминовения, когда молодая женщина буквально похитила его у выхода с кладбища. Ему пришлось зажечь несколько спичек, чтобы разглядеть номера на домах. Номер 37 оказался кокетливым новеньким особнячком, на втором этаже которого сквозь розовые гардины пробивался свет.
Едва Жиль нажал на кнопку звонка, как дверь распахнулась, словно гостя заранее высматривали. Из полутьмы прихожей донесся приветливый, чересчур приветливый голос Бабена:
- Входите, месье Мовуазен. Я вас ждал. На втором этаже через перила перегнулась чья-то фигура в светлом.
- Давайте пальто, шляпу. Бабен помог Жилю раздеться.
- Дорогу, конечно, знаете? Идемте. Наша приятельница решила не ложиться спать, пока не поздоровается с вами.
В гостиной с ее процеженным сквозь абажуры светом Армандина в соблазнительном дезабилье привстала с кресла навстречу Жилю.
- Вот как вы помните о друзьях, месье Мовуазен! Вы уже забыли, что я - первая, кто принимал вас в Ла-Рошели?
Тепличная атмосфера дома внушала Жилю отвращение. Здесь тоже были приготовлены напитки. Не слушая возражений, его угостили коктейлями.
Затем, перехватив взгляд судовладельца, молодая женщина встала и протянула Жилю холеную руку с кроваво-красными ногтями.
- Оставляю вас вдвоем, господа. Сигары на камине, виски в серванте.
Глаза Бабена смеялись. Как всегда, он курил очень крепкую сигару, опалявшую ему усы. Заложив пальцы за проймы жилета, то расхаживая взад-вперед, то останавливаясь, он иронически поглядывал на посетителя и наконец удовлетворенно бросил жирное: