Как уже было сказано, Анна Леонидовна не отличалась особой общительностью, да к тому же ее график работы не располагал к тесным контактам с другими работниками института. Охотно соглашаясь на суточные дежурства по выходным и на работу в ночные смены, что было на руку составляющему расписание дежурств коменданту, в дневные смены она выходила лишь два-три раза в месяц. И, видимо, поэтому у нее не было близких подруг среди женщин ее возраста, работающих в отделе снабжения, в бухгалтерии или еще где-то. Однако работала она в институте уже достаточно много лет, и кое-какие приятельские связи у нее образовались. Одно – и, по-видимому, главное – из таких знакомств связывало нашу героиню с еще не появлявшейся на этих страницах некой Ниной (Миша даже не пытался вспомнить ее отчество, а фамилии он, скорее всего, и вовсе никогда не знал).
Нина эта, завскладом химреактивов, была заметно моложе Бильбасовой и по характеру резко от нее отличалась. Живая, шумная, в молодости, вероятно, не лишенная женской привлекательности, и до сих пор не совсем забывшая об этом (она-то, может, и забыла, но организм еще кое-что помнил, и временами выдавал реакции, свойственные симпатичным, кокетливым девушкам), она постоянно с кем-то болтала, шушукалась, хихикала, делилась впечатлениями, утешала, наставляла, сочувствовала – такой жизнерадостный, неугомонный, требующий постоянного общения жизненный тип. Как, на первый взгляд, ни странно, но именно она была чуть ли не единственным человеком в институте, кого можно было бы назвать приятельницей Анны Леонидовны. Возможно, речь здесь шла о взаимном притягивании полюсов (Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…), а может быть, главную роль сыграло то простое обстоятельство, что склад – неизменное место работы Нины – располагался на первом этаже здания, то есть в непосредственной близости от вахтерской. Как бы то ни было, появляясь в рабочее время в институте и улучив подходящий момент, чтобы ненадолго покинуть свой пост, Анна Леонидовна время от времени заглядывала к Нине, где дамы имели возможность минут пятнадцать-двадцать пообщаться за стаканчиком кофе (кофе у Нины подавался в жаропрочных химических стаканах, что, впрочем, было обычной сервировкой в большинстве институтских лабораторий).
Нет ничего удивительного, что пережившая серьезное потрясение и еще не совсем пришедшая в себя пожилая женщина, испытывающая жгучую потребность поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, решилась доверить мучавший ее сногсшибательный секрет своей хорошей знакомой, на сочувствие которой она вполне могла рассчитывать. И хотя очень скоро Анна Леонидовна стала сожалеть о своем поступке и корить себя за несвойственную ей несдержанность, что сделано, то сделано. Слово не воробей… Короче говоря, оказавшись к концу рабочего дня в институте – ей что-то надо было выяснить и урегулировать в бухгалтерии, – Анна Леонидовна заглянула на склад к своей товарке (та уже собиралась закрывать лавочку – не дай бог, кто-нибудь припрется за реактивами и задержит), и, взяв с подруги все мыслимые торжественные обещания, клятвы и подписки о неразглашении, выложила ей свою тайну: в свое прошлое ночное дежурство вахтер обнаружила в коридоре убитого мужчину. Поскольку рассказывать про это ей было не велено, Нина должна ее понять и ни звуком никому об этом не обмолвиться. Как бы неприятностей не было. Дело жуткое, совершенно непонятное, – что тут такое? кто в этом замешан? бог его разберет – а потому лучше всего молчать и ни во что не вмешиваться. Может, потом всё как-то прояснится, милиция разберется, тогда и говорить будет о чем, а пока… Нина слушала это всё с открытым, естественно, ртом и округлившимися глазами, ахала, охала, пыталась что-то спрашивать, но поклялась, что будет молчать как рыба. На этом «пресс-конференция» и закончилась. Участвовавшие в ней разошлись по домам, но – как легко домыслить из вышесказанного – это событие привело к незапланированным заранее, однако вполне предсказуемым последствиям.