Как сказано, выход на улицу с этой лестницы был абсолютно непроницаем, но, ведя сюда милиционеров, Анна Леонидовна имела-то в виду совсем другой путь. В углу площадки, на которой они стояли, под лестницей, была еще одна дверь, и за ней начинался спуск в подвал. Дверь эта, как, впрочем, и многие из институтских дверей, была снабжена стандартным советским врезным замком, подобрать ключ к которому не составляло большого труда. Вдруг они вынесли труп через эти двери, а потом вытащили через подвальное окно – таково было ее предположение, решавшее проблему с исчезновением покойника, несомненно виденного ею и так загадочно испарившегося.
Но, как догадывается проницательный читатель, надежда обнаружить какие-либо факты и улики, подтверждающие правдивость ее сообщения об убийстве в институте, оказалась тщетной. Подвал, точнее, та его небольшая часть, в которую можно было попасть с черной лестницы, представлял собой довольно обширное помещение, в котором накапливалась разная рухлядь, ожидавшая своего окончательного списания и утилизации, и хранился разнообразный, не представляющий большой ценности инвентарь. По углам и стенам стояли, лежали и громоздились друг на друга разные железяки и приборы непонятного предназначения, обломки рассыпающихся столов и стульев, рулоны проржавевшей сетки и тому подобная дрянь. Целый угол был занят внушительным собранием лопат и грабель, которые ждали своего часа до очередного Всесоюзного коммунистического ленинского субботника. Рядом громоздились древки с окрашенными в темно-красный цвет фанерками, на которые следовало налепить портреты руководителей партии и правительства и украсить ими праздничную колонну сотрудников института, дружно вышедших на первомайскую или ноябрьскую демонстрацию. Такая вот картинка, не ласкающая взор эстетической законченностью, но вполне обычная для интерьера всяких закутков любого советского учреждения. Однако, отнюдь не это могло заинтересовать пришедших – их внимание было направлено на возможность покинуть здание через этот подвал. Стены, отделяющие рассматриваемое помещение от остальной части подвала, были капитальными – без каких-либо дверей или проемов. Возможность выхода давало только единственное окно, расположенное довольно высоко под потолком и выходившее в сделанное перед ним углубление, позволявшее дневному свету скупо проникать внутрь. (Если кто не знает, такие обложенные кирпичом и обычно закрываемые сверху решетками углубления называют приемками – видимо, в старые времена они предназначались для приема внутрь угля, дров и других хранящихся в подвале запасов). Лейтенант послал своего подчиненного наверх – осмотреть окно снаружи, – а сам, невнятно чертыхаясь, подтащил под окно лежавший невдалеке железный ящик (сушильный шкаф, похоже, – подумала Анна Леонидовна) и, взобравшись на него, внимательно изучил окно, попробовал открыть шпингалеты, подергал за ручку, но, не обнаружив, по-видимому, ничего интересного, быстро спрыгнул на пол.
– Никого здесь вытащить не могли, – заключил он. – Пыль везде. Столетняя.
На этом продолжавшаяся почти что час ревизия институтских помещений и закончилась. Возвратившийся милиционер доложил, что никаких следов проникновения через окно он, осмотрев при свете фонарика внутренность ближайшего к торцу приемка и подходы к нему, обнаружить не смог. Крайне маловероятно, чтобы кто-то там недавно лазил. Дополнительно он сообщил, что вход на черную лестницу также и со стороны улицы закрыт на солидный висячий замок (об этом вахтер и без него знала) и что следов взлома не видно.
Лейтенант с одним из своих подчиненных отбыли, а молчаливый (но, похоже, не злобный) Игнатьев оставлен был до утра с напутствием смотреть в оба – на всякий случай, всё ж таки неясно, что тут такое. Это, разумеется, порадовало Анну Леонидовну, не представлявшую, как она опять останется одна, – а вдруг они еще здесь, затаились где-то, и мы их не нашли. С Игнатьевым страху было много меньше.