Но утром в город ворвались не большевики, а махновцы. Они тоже основательно перетрясли город. Потом все-таки явились краснознаменные большевики. Потоптались, помитинговали, постреляли, кого им надо было отправить на тот свет, и снова понеслись, как перекати-поле, куда-то завоевывать пространство для российской революции.
Утром примчался казачий атаман Шкуро со своей волчьей сотней. Волчьей стаей называлась сотня потому, что на шапках у них красовались волчьи хвосты.
У церкви состоялось богослужение в честь их прибытия. Ораторы выступали прямо сидя на лошадях. Говорили страшилки: о кровавых казнях большевиками зажиточных людей и тех, кто косо смотрел на советскую власть.
Местная публика любила перемены: каждое войско встречали цветами, улыбками и семечками. Богата была тогда Украина. Попы жили зажиточно, «…не то, что нынешнее племя».
Единственно, что плохо было, это с одеждой. Грабили людей не из-за денег, а из-за понравившейся одежонки. Из-за недостатка мануфактуры часто даже выкапывали недавно захороненных мертвецов, быстро раздевали, нередко оставляя их в непристойных позах. Евреи ставни в своих домах закрывали из-за боязни погромов, а они тут бывали часто. Казаки и не только они считали евреев моторами антирусской революции.
На следующий день пришли добровольческие части. Сутки побыли, а на следующую туманную ночь раздалось мощное «Ура!» — крики, скрип телег, и город снова взят махновцами. На этот раз они были злые, как никогда, — грабили, насиловали, убивали. Женщины и девушки прятались, кто где смогли Убегали в далекие села и глухие хутора к родственникам и знакомым».
МАХНОВЩИНА
Махновщина, так называемые вооруженные повстанческие формирования, стала родимым пятном Украины. Она врезалась в память народную бандитизмом, хаосом, бесправием и пьяным разгулом.
Та атмосфера, которая окружала губернский город в годы Гражданской войны, была одинаково характерна для сел и хуторов Екатеринославщины: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие… Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни. Разбойники разных мастей гуляли по краю.
Жилось сельчанам не здорово: каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так местные называли землепашцев, которые целыми днями пропадали в поле — от посевов до сбора урожаев. Поэтому запасы зерна прятались в земляных ямах. И не только хоронили хлеб, но и все то из продуктов, что могло быть экспроприировано непрошеными гостями. Особенно боялись отчаянных, развязных и пьяных махновцев-гуляйполевцев.
Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, — поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью, а порой и вареными яйцами порадует.
— Эти «излишки калорий — результат усушек и утрусок», — улыбаясь, говорил он супруге, кладя на стол деликатесы.
— Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», — корила его жена. — А то посадють, тогда без тебя нам всем гаплык.
— Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола, — не пудами же ношу, а крохами в кармане.
— Все равно, будь осторожен.
— Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, — пытался оправдаться Григорий.
— Тебе виднее… А мне страшно. Поймають — позора не оберешься.
— Не боись… Усе будет в норме.
— А где та норма?
— В голове! — сердился Григорий, продолжая носить то, что давали и что можно было незаметно умыкнуть. Время было нелегкое…
Часто в Котовку наведывались проездами атаманы разных отрядов, банд, сотен… Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.
— Коля, принеси дровец и разожги плиту, — попросила мать.
Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишки впрок. Через полчаса плита гудела, тяга была отменная. Ведь выложил ее друг отца — печник Спиридон Макуха.