- Я щупал ногой под столом. Там не было.
- Богатая вы нация, - сказал Степанов, - можно было и руками пощупать. А времени сейчас половина третьего.
- Ого! - присвистнул Эд. - Жена в гостинице лезет на стену.
- Всякий порядочный мужчина должен немного бояться жены, - сказал Степанов, - жену не боится только прощелыга или гений.
- Не всякий гений, - добавил Эд, - а только тот, который вступил в брак уже состоявшимся гением.
- Это вы к тому, что нет пророка в своем отечестве?
Эд поднял палец, остановился и записал что-то в книжечку: каждый человек строит себе баррикаду на тех мудростях, которые утверждают его в своих же глазах.
23.20
Эд спросил Билла, когда они вышли из штурманской прокуренной комнаты:
- Ты куда? К туземной женщине?
- Не знаю, командир, - ответил Билл, смутившись, - сначала я хочу посмотреть на белых женщин.
- Где ты их тут увидишь?
- Сегодня должны прилететь какие-то благотворительные журналистки из дома. Они путешествуют по Азии и должны завернуть сюда из Бангкока.
- Все наши журналистки забыли, когда у них кончилась зрелость...
- Что? - переспросил радист. - Что они забыли?
Эд снова засмеялся и сказал:
- Иди к черту, старик, ты невозможен.
- А куда вы?
- Я спать. Через пять часов мы с тобой выедем, так что не увлекайся бабушками.
- А я могу не спать двое суток.
- Да?
- Я так думаю.
- Ясно, мыслитель. Ну, пока.
Эд бросил свой джип где-то под деревом, в спешке, и сейчас, чертыхаясь, хлопал себя по карманам: фонарик, конечно, он оставил в кабине.
"Глупость какая, - думал он, - зачем мне в кабине фонарик? Если угрохают - фонарик уже не потребуется. А сесть на вынужденную в скалах немыслимо. Сказано, чтоб держать в кабине - и держу. Болван. Мы все любим жить по предписанию; удел мышей - жить по предписанию. Никакой ответственности - за тебя все расписано".
Ночь была безлунной, темной. Эд наткнулся на камень, выругался, заскакал на одной ноге. Он вспомнил, как над ним подшутили ребята в школе. Он очень любил представлять себя знаменитым футболистом. Он выучился ловко бить мыском камушки и жестяные банки из-под пива. Однажды ребята завернули в белую бумагу тяжелый камень и положили его на дороге. Эд, конечно, ударил по этой бумажке мыском и упал, потеряв сознание от боли.
"Интересно, как фамилия того, кто это придумал? - подумал Эд. - Ему бы надо взять фамилию Гитлер".
Кто-то метрах в десяти от него включил фонарь. Острый луч света ослепил Стюарта.
- Эй, - сказал он, - осторожней. Посвети пониже - где-то здесь моя машина... И не свети в глаза - я так слепну.
Ему никто не ответил, но рука, державшая фонарик, послушно опустилась вниз, и Эду показалось, что человеку было тяжело опускать руку, - так упруг и весом был луч света. Листва в этом мертвом белом свете была черной, неживой, похожей на чугунную. Днем она была нежно-зеленой, хрупкой.
Эд увидел свой джип и сказал:
- Погоди выключать. Я сяду за руль, и тогда выключишь.
Фонарик послушно освещал его машину. Эд вспрыгнул на сиденье. Прыгающий луч света приближался к нему.
- Кто ты? - спросил Эд. - Освети себя.
Яркое пятно света все приближалось.
- Эй! - сказал Эд. - Покажи себя, парень!
Ему вдруг стало холодно, и тело покрылось потом. "Чарли! - мелькнуло в мозгу. - От аэродрома сто метров, рядом - джунгли, и никого нет!" Он ударил себя по левой ляжке: кобура с пистолетом осталась в самолете. И тогда он пронзительно закричал - визгливым срывающимся голосом. Свет исчез. На том месте, где он только что был, зияла черно-зеленая пустота, расходившаяся постепенными радужными кругами.
- Не кричи, - сказал знакомый голос, - не кричи так страшно, дурачок.
Сердце его колотилось где-то в горле, руки мелко тряслись: так с ним было первый раз, когда он проходил сквозь заградительный огонь зениток возле Самнеа.
Кто-то опустился рядом с ним на сиденье, и тогда; в близкой темноте, он увидел лицо жены.
- Зачем ты приехала, Сара? - спросил он хрипло.
23.20
- Ну-ка, вруби фары, - сказал Ситонг, - что-то на дороге чернеет.
Когда шофер включил свет - через секунду, не больше, - прогрохотала автоматная очередь и машина сразу осела на правое колесо. Ситонг кошкой выскочил из кабины и, бросившись к тому черному, что перекрывало дорогу, на ходу дал ответную очередь, прижав автомат к животу. Степанов, падая на теплую каменистую землю, ясно представил себе, как Ситонг стреляет: когда они попадали в перестрелки, Ситонг бил из автомата, завалив его влево - от живота, бил мастерски, не целясь.
Прогрохотала ответная очередь. Другая. Третья.
"А из разных бьют, - подумал Степанов, - плохо дело-то. Их, значит, там не меньше трех".
К Степанову подполз Ситонг и молча протянул пистолет. Степанов отрицательно покачал головой.
- Почему? - спросил Ситонг одними губами, но он лежал совсем рядом, и Степанов понял его вопрос.
- Если возьмут - сразу поднимут визг: "вооруженный русский", ответил он, подумав при этом: "И дома потом, если выменяют, затаскают по начальству".
Ситонг положил рядом со Степановым свой длинный нож и отполз к шоферу. Они пошептались о чем-то, и Ситонг исчез. Шофер подождал несколько минут, а потом дал из своего трофейного американского автомата очередь по тому темному, что было впереди, на дороге. Ему ответили сразу из трех автоматов.
"Значит, их не больше, - подумал Степанов. - Выкрутимся".
- Сколько прошло времени? - шепнул шофер.
- Не знаю.
- Посмотрите на часы.
- У меня стрелки не светятся.
- Покажите мне.
Степанов вытянул руку с часами. Шофер приник лицом к часам, а потом шепнул:
- Без пяти шесть.
- Не может быть, - ответил Степанов. - Ты спутал. Наверное, половина двенадцатого.
Шофер хихикнул в темноте.
- Я всегда путаю стрелки, - сказал он, - особенно в темноте. Конечно, сейчас половина двенадцатого. В шесть часов начинают светлеть облака на востоке.
Степанов с трудом понимал парня - тот говорил очень цветистым языком. "Наверное, из Саванакета, - подумал Степанов, - там особенно красочный язык".
Снова прогрохотала очередь. Шофер не отвечал. Он потянул к себе руку Степанова и снова приник к часам.
- Пора, - шепнул он. - Если они побегут на вас, хватайте за ноги и бейте ножом.
- А ты?
- Я буду рядом, просто я говорю на всякий случай. Разите коварного врага ножом в горло, - закончил он саванакетской цветистостью.
И шофер отполз в сторону. Именно оттуда через минуту-две он дал несколько очередей, а потом закричал что-то пронзительное - Степанов так и не разобрал что. С дороги ответили очередями - Степанов видел красно-белые точки, разрывавшие черное полотно ночи, а потом выстрелы загрохотали в другом направлении, красно-белых разрывчиков уже не было, а после он услыхал голос Ситонга впереди и почувствовал, как кто-то невидимый бежал прямо на него по теплой каменистой дороге.
"Ну вот, сейчас, - сказал он себе. - Вот он рядом".
Но он не успел броситься на бегущего: чья-то стремительная тень метнулась от скалы. Степанов слышал, как человек тяжело упал. Потом он слышал тяжелые удары, и сопение, и стон, а после Ситонг закричал:
- Включайте фары!
Никто ему не ответил, но сопение где-то совсем рядом и тяжелые удары он по-прежнему слышал. Степанов поднялся, подошел к "газику" и включил свет. В белом луче он увидел шофера, который сидел верхом на человеке в серой куртке и бил его сцепленными руками по голове. Кровь на лице человека была черной.