Эта девица не укладывалась в его представления о прочих людях, и потому нетерпеливо раздражала его, да еще навязывала собственные вопросы.
— Ей не понравилось, — послышался короткий ответ.
— Что же именно не понравилось гражданке Григорьевой? — спросил следователь, пытаясь переделать глупый разговор в протокольную однозначность.
— А я не знаю, — сказала Санька.
— Не знаете, а утверждаете!
Санька пожала плечами и замолчала. Видно, ей было наплевать на нелогичность ответов, просто говорила то, что думала, и в нем запоздало сработал сигнал: удача! не зевай! Такое случалось и раньше: он допрашивал людей, у которых было интуитивно ощущение парадоксальной сути — нелепой, бездоказательной и точной, и тогда можно было выстраивать оригинальные версии, на которые начальство обращало положительное внимание. У него был нюх — нюх на людей, умеющих видеть. Ну, а то, что действительным автором его версий был кто-то другой, это уже мелкие частности. На какое-то время он забыл об отсутствии восхищения в глазах этой девки с большими руками и замер в охотничьей стойке.
— Вы замечали в последнее время за гражданкой Григорьевой что-нибудь странное?
— Не замечала, — буркнула Санька, но перемену в собеседнике уловила. И, помедлив, добавила, заставляя себя забыть о неприязни к сидящему в ее комнате постороннему человеку: — Она всегда была странная.
— Подробнее, подробнее! — подталкивал следователь. — В чем это выражалось!
— Да мало ли… Ну, например, не любила говорить.
— Что говорить?
— Ну, уходила, если мы начинали о тряпках или парнях.
— У нее был мрачный характер?
— Ничего не мрачный, просто трепа не любила. Уйдет на кухню варить, или стирать, или в душ. А чаще в читалку.
— Любила читать?
— Это тоже. И училась.
— Заочно?
— Тут другого нет. А училась, знаете, где? На курсах цветоводов.
— Где-где?
— В Москве, кажется. Курсы цветоводов-декораторов.
Следователь разочарованно откинулся на спинку стула:
— Что же во всем этом странного?
— Но вы же удивились, когда услышали про цветоводов? Это и есть странное, когда другие так не делают, а только удивляются.
— Можете что-то добавить?
— Она была… ну, принципиальная.
— А это, по-вашему, плохо?
— Плохо, конечно. Живешь — как в президиуме сидишь. Я вот решила недавно, что буду принципиальная на один день, так к вечеру чуть не задохнулась.
— Отчего же?
— От неудобства. Надо же все, как есть. А ко мне, например, Наташка в новом платье подходит и спрашивает: идет? А я должна что? Я и должна, как есть: нет, говорю, не идет. Так до сих пор со мной не здоровается. А Наташка кто? А Наташка, между прочим, автолавкой заведует. Так что сами понимаете.
— Что я должен понимать?
— А то, что всем дефицит из-под прилавка, а я лифчик купить не могу.
— Давайте ближе к делу. Вы хотите сказать, что у Григорьевой с кем-то обострились отношения из-за ее принципиальности?
— Ничего такого я не хочу сказать. Она же не специально, как я, у нее это само собой. Заработал — получай. Никогда сама не лезла, все мы. Раз у нее Валентина десятку взаймы попросила. А Сандра спрашивает: зачем? А Валька говорит — на французские духи. Сандра сразу: не дам! Валька тоже в принцип: почему, если послезавтра получка? Послезавтра и купишь. Да не будет их послезавтра! Ну, значит, без них проживешь. Валька ревела даже. Мы ее, Вальку то есть, пожалели, скинулись по рублевке, купила она эти духи, а Ганька пришел и выпил. Так что правильно Сандра денег не дала.
— Потому что Ганька выпил?
— При чем тут Ганька? Вообще правильно. Мне, например, Валентина рубль так и не вернула. Спрашивать — неудобно, но рубль-то — мой!
— Значит, Григорьева не давала в долг, так как боялась, что долг не вернут?
— Да с чего вы взяли? Как раз и давала, если что. Вот у Лизочки мать в Ярославле умерла, две сестренки остались, так Сандра не то что Лизочке на дорогу, а каждый месяц потом посылала. А Лизочка ей кто? Да никто, даже не дружили, вот тут у нас в соседней комнате жила. Несовременная она была, вот что. Или преждевременная. Видно, поняла это и — пожалуйста!
— Что же в ней преждевременного? Обычный честный человек, да и то…
— Да? А мы, по-вашему, кто? Не честные?
— Вы меня не так поняли.
— Я так поняла! И не надо мне тут!
Вздрюченная все-таки девица. И нюх у него на этот раз сработал не туда. Неуравновешенная, склонна к истерии, неуживчива. А говорили, что тихая и скромная. Тихоня, как же. Того гляди, царапаться начнет.
Надо же, какой дурбень. И как таким поручают? И вопросы дурацкие. А уж виду напустил. А самому даже неинтересно.