Он встал и медленно, как уставший после долгой дороги путник, у которого еще не успели отойти затекшие ноги, двинулся к выходу. Ясно и понятно: человек напился чаю, а теперь ищет, где от него избавиться.
Реб Гейче продолжал невозмутимо отхлебывать из чашки, даже вспыхнувшее за окном зарево не помешало столь важному занятию.
– Пожар, пожар! – раздались истошные вопли, и посетители, опрокидывая лавки и столы, гурьбой бросились к выходу. Реб Гейче подождал, когда давка у двери полностью отвлечет на себя внимание, встал и быстро прошел во внутренние помещения.
Длинный коридор едва освещался единственной свечой.
– Шимке, – негромко позвал реб Гейче. – Шимке, где ты?
Одна из дверей тихонько приотворилась, и оттуда высунулась голова мальчишки.
– Вы кто? – со страхом и надеждой спросил он.
– Реб Гейче.
Мальчишка выскочил из комнаты, обнял реб Гейче и прижался всем дрожащим от страха телом.
– Ну-ну, успокойся, Шимке, – сказал реб Гейче, гладя мальчика по голове. Дверь заскрипела, и в коридор, грузно ступая, вошел Гирш.
– Видели, что может наделать охапка соломы? – с усмешкой спросил он.
Но реб Гейче сделал ему знак умолкнуть и спросил Шимке:
– Что тут у вас произошло?
– Бесы в доме завелись! Спасите, сделайте что-нибудь!
– Почему ты так решил, Шимке? Может, тебе кажется?
– Кошка наша, как тетка Лея пришла, сразу начала на нее шипеть. Кошка у нас тихая, смирная, просто ангел, а не кошка. Даже мышей боится, мама давно хотела ее из дому выгнать, да отец не дал:
– Мы ее приручили, нам теперь за нее отвечать. Куда она пойдет?
– Да куда хочет, туда и пойдет, – сердилась мама, – и спрашивать тебя не станет. О людях бы больше заботился, чем о звере бессмысленном.
– Она вовсе не бессмысленная, – отрезал отец, и кошка осталась.
– К делу, к делу, – буркнул Гирш, – не трави нам про кошку.
– Кошка тут как раз очень важна, – ответил Шимке. – День на третий, как родители заболели, я стоял в своей комнате, у двери, хотел выйти, но не успел, только приотворил. Тут тетка Лея пробегала с кастрюлей в руках и наступила на спящую кошку. Та заорала и кинулась на нее. Я выглянул, хотел оттащить и увидел, как кошка ей длинную юбку, что всегда до пола, рванула когтями и зубами, кусок оторвала и в ногу вцепилась. Тетка ко мне спиной стояла и меня не заметила, а я даже в полутьме разглядел, что нога у нее не человечья, а будто у курицы.
Реб Гейче и Гирш переглянулись.
– Я как эту желтую морщинистую ногу увидел, сразу в комнату отпрянул и двери закрыл поплотнее. Долго в себя прийти не мог, а потом решил бежать за помощью. Вышел из дома и пошел к воротам, точно гулять собрался. Но тут тетка на меня коршуном налетела, схватила за руку и затащила в дом.
– Пока родители не поднимутся, из дома ни на шаг, – зашипела. – Я за тебя отвечаю, и ты обязан меня слушаться.
Ну, я согласился, делать-то нечего. Два раза еще пытался уйти, а она меня ловила. Один раз посреди ночи встал, тихонько на цыпочках подошел к двери, отворил беззвучно, а она в коридоре стоит и на меня смотрит.
– Что, Шимке, не спится?
– Не спится.
– Давай я тебе кисельку вкусного сварю, – сказала она сладким-сладким голосом, – авось и полегчает.
А я понимаю: если выпью тот киселек – так же, как мама с папой, свалюсь.
– Спасибо, – говорю, – тетя Лея, попробую и так заснуть.
– Ну, попробуй, попробуй, – сказала она уже обычным своим злым голосом и дверь мою с силой закрыла.
– А когда родители заболели?
– Тетка им посоветовала мезузы сменить, привела самолучшего сойфера. Ну, отец послушался. А на следующий день и заболели.
– Как эта тетка в шинке оказалась?
– Не знаю. Одним утром я встал, а она уже тут, распоряжается, словно век с нами прожила.
– Гирш, давай проверим мезузу, – сказал реб Гейче.
Гирш открыл складной нож, подковырнул гвоздики и снял коробочку с мезузой, прикрепленную на косяке. Реб Гейче осторожно извлек свиток пергамента, развернул его и, подойдя к окну, принялся рассматривать. При свете луны было видно, как на его лбу проступили крупные капли пота.
– Смотри, – произнес он глухим голосом, подавая пергамент Гиршу. Тот поднес свиток к глазам и через секунду побледнел.
– Владыка мира, вместо имени Бога Ша-дай тут написано Ашмедай!
– Шимке прав, – воскликнул реб Гейче. – За дело!
Гирш нехотя, но деваться-то некуда, произнес три святых имени, когда-то подслушанных у Бааль-Шема в Замостье. Они, словно желобки в камне, навсегда врезались в его память. Затем сняли и сожгли в печи бесовские мезузы и всю ночь читали псалмы, а под утро встали на молитву.