Приходит в дом начальника синагоги и видит смятение и плачущих и вопиющих громко. И, войдя, говорит им: что смущаетесь и плачете? девица не умерла, но спит. И смеялись над Ним. Но Он, выслав всех, берет с Собою отца и мать девицы и бывших с Ним и входит туда, где девица лежала. И, взяв девицу
заруку, говорит ей: «талифа куми», что значит: девица, тебе говорю, встань.
И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати. [Видевшие] пришли в великое
изумление. И Он строго приказал им, чтобы никто об этом не знал, и сказал, чтобы дали ей есть.
Марка 5:21-24, 35-43
Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень.
Матфея 1:24
Пробелы б тексте между библейскими стихами — благодатная почва для
возникновения неожиданных вопросов. Некоторые и вовсе не могут читать Писание, не вставляя после каждой строчки: «А что если...»
— А вот интересно, ела ли Ева после этого фрукты?
— А вот интересно, спал ли Ной во время шторма?
— А вот интересно, любил ли Иона рыбу и были ли у Иеремии друзья?
— Обходил ли Моисей кусты стороной? Позволял ли Иисус Себе шутки на грани?
Пробовал ли Петр когда-нибудь снова ходить по воде?
— Согласилась ли бы какая-нибудь женщина выйти замуж за Павла, если бы он
попросил ее руки?
Библия порой напоминает своего рода забор, полный щелей, — можно
подглядывать, а всю картину не разглядишь. Этакий альбом с фотографиями, на
которых люди запечатлены в момент их встречи с Богом. А вот результат этих
переживаний отображен не всегда. Вот поэтому мы и недоумеваем:
— Когда женщина, пойманная в прелюбодеянии, вернулась домой, что же она
сказала мужу?
— Когда одержимый обрел наконец свободу, чем он зарабатывал себе на
жизнь?
— Когда дочь Иаира была воскрешена из мертвых, жалела ли она о
возвращении в эту жизнь?
82
Щели в заборе. Отдельные снимки. Бесчисленные «а что если... », «а вдруг...».
Ими полна любая глава. Ими полна любая история о любом библейском персонаже.
Но ни одна из них не провоцирует так много вопросов, как рождение Христа. В этот
момент герои появляются и исчезают, прежде чем мы успеваем о чем-либо их
спросить. Хозяин гостиницы слишком занят, чтобы достойно принять Бога. Понял ли
он когда-нибудь, Кому отказал в ночлеге? А пастухи? Напевали ли они потом ту
песню, что исполняли ночью ангелы? А мудрецы, отправившиеся в путь за звездой?
Что они чувствовали, поклоняясь ребенку? И еще Иосиф... С Иосифом вообще
особенная история. Лично у меня столько к нему вопросов.
Боролись ли они с Иисусом в детстве? И поддавался ли отец сыну?
Во время молитвы, приоткрыв глаза, видел ли он, как внимательно слушает
Иисус?
Как он произносил это имя — Иисус — по-египетски?
Что потом случилось с мудрецами?
И что потом случилось с самим Иосифом?
Мы не знаем, что с ним стало. Его роль в первом акте настолько важна, что мы
ожидаем его появления в спектакле вплоть до финального занавеса. Но потом, за
исключением небольшого фрагмента, где он появляется вместе с двенадцатилетним
Иисусом, мы его почти не видим. Большая часть его жизни — повод для
многочисленных спекуляций и догадок. Но практически ни один из этих вопросов
так и не находит ответа.
О чем он думал в момент рождения Иисуса? С какими мыслями сражался, когда
Мария разрешилась Сыном? Делал ли он все, что должен делать любящий муж, —
грел ли воду, приготовил ли место, где жене было бы удобно лежать? Или сделал все
от него зависящее там в хлеву, а потом отступил на задний план? Может, она
захотела остаться одна, а он и не возражал?
О чем он думал в эти минуты, ставшие вечностью, — между просьбой Марии
оставить ее и появлением Иисуса? Может, просто ходил по ночному Вифлеему и
смотрел на звезды? Молился ли?
Уж не знаю почему, но я не могу представить Иосифа в безмолвии. Я буквально
вижу, как он оживлен и подвижен. Сначала качает головой, минуту спустя — трясет
кулаком. Не думаю, что у него и впрямь были какие-то дурные намерения. Мне
просто интересно, что он сказал...
Совсем не такие у меня были планы. В самом деле. Даже не мог себе
представить. Чтобы мой ребенок родился в конюшне? Совсем не об этом я мечтал. В
грязной дыре с овцами и козами. Среди соломы и сена. Моя жена рожает, а крики ее