— Лео, ты трус! — воскликнул я в ужасе и гневе. — Ты не хочешь переносить свою долю страданий, как другие.
— Ты хочешь сказать, как ты? — жутко захохотал он. — На тебе тоже тяготеет проклятие, но ты сильнее и выносливее меня, возможно, потому, что ты старше. Я же не перенесу этого. Я умру.
— Но это преступление, — сказал я. — С презрением отказаться, как от ненужной вещи, от жизни, этого дара Всемогущего — это оскорбление. Такое преступление может повлечь за собой ужасное наказание, например, вечную разлуку.
— Разве это преступление, если человек, которого пытают в застенке, покончит жизнь самоубийством? Если это грех, он будет прощен. Растерзанная плоть, издерганные нервы просят пощады. Я — такой исстрадавшийся мученик. Она умерла, и смерть приблизит меня к ней.
— Может быть, Аэша жива, Лео.
— Если бы она была жива, то подала бы мне знак. Но я так решил. Не будем больше говорить об этом.
Я еще спорил с Лео, но безуспешно. Случилось то, чего я давно боялся. Лео сошел с ума от потрясения и горя. В противном случае, такой глубоко верующий человек, как он, не помыслил бы о самоубийстве.
— Ты бессердечен, Лео, — продолжал я, — ты хочешь покинуть меня. Так ты платишь за мою любовь, за мои заботы о тебе! Ты меня убьешь, и кровь моя будет на тебе.
— Почему твоя кровь, Гораций?
— Дорога широка. Мы пойдем рядом. Долго жили и страдали вместе, не расстанемся и теперь. Если ты умрешь, умру и я.
Лео испугался.
— Хорошо, — сказал он, — это будет еще не сегодня ночью.
Тем не менее, я не успокоился. Желание умереть, пробудившись раз, будет усиливаться, наконец Лео не устоит, а тогда… тогда незачем жить и мне, одинокому, покинутому…
— Аэша! — воззвал я в отчаянии. — Если можешь, докажи, что ты жива, спаси своего возлюбленного и меня! Сжалься над ним и пробуди в нем надежду, без которой ни он, ни я не можем жить!
В эту ночь я заснул разбитый, измученный. Но спал недолго, Лео разбудил меня.
— Гораций! — позвал он вполголоса. — О! Слушай, друг мой, отец мой!
— Сейчас зажгу свечу, — отвечал я, и все билось и трепетало во мне от предчувствия.
— Не надо света, Гораций. В темноте лучше рассказывается. Мне снился яркий, как действительность, сон. Я стоял одиноко под темным, почти черным сводом неба, на котором не было ни звездочки. Вдруг далеко-далеко на горизонте замерцал свет. Он стал подниматься по своду все выше и выше и наконец очутился надо мной. Он имел форму огненного веера. Скоро он оказался над моей головой. Тогда я увидел фигуру женщины. Свет горел у нее на лбу. Гораций, то была Аэша. Я узнал ее глаза, ее милые черты, ее волосы. Она смотрела на меня так печально, как будто хотела сказать: — Почему ты сомневаешься?
Я силился говорить, но уста мои онемели, хотел обнять ее, но не мог поднять рук. Между нами была преграда. Она поманила меня за собой и полетела. Тогда душа моя, казалось, отделилась от тела и последовала за ней. Мы устремились на восток через моря и сушу. Дорога была мне знакома. Я взглянул и увидел развалины дворцов Кор и залив. Вот мы над Головой эфиопа, а внизу с серьезными лицами собрались наши спутники-арабы, которые утонули в море. Среди них был и Магомет. Он печально улыбнулся и покачал головой, как бы сожалея, что не может следовать за нами.
Минуя моря, песчаные степи, опять моря, берега Индии, мы летели все на север, пока не очутились над увенчанными снегом горами. Мы остановились ненадолго над монастырем. Монахи шептали молитвы на террасе. Я узнал этот монастырь. Здание выстроено в виде серпа луны, перед его фасадом стоит и смотрит вдаль исполинский идол. Мы достигли крайних пределов Тибета, а дальше расстилалась девственная, никому неведомая пустыня.
На равнине близ монастыря одиноко высился холм. Мы остановились на его заснеженной вершине. И вот над горами и пустыней, расстилавшейся у наших ног, загорелся огонек. Мы стали держать путь к этому маяку, пролетели над обширной равниной, деревнями, городами и очутились над остроконечной вершиной, имевшей форму египетского Символа жизни Crux-ansata. Я увидел, что свет, который привлекал нас, исходит от кратера вулкана. Тень Аэши указала нам рукой вниз и исчезла. Тут я проснулся. Это было знамение, Гораций.
Голос Лео замер. Я думал о том, что услышал, и молчал.
— Ты спишь? — сердито схватил он меня за руку. — Что же ты молчишь?
— О, нет, я не сплю! — отвечал я. — Но дай мне собраться с мыслями.
Я подошел к открытому окну, поднял штору и стал смотреть на небо.
Занималась заря. Лео тоже подошел, и я почувствовал, что он весь дрожит от волнения.