Единственный человек, с которым она делилась всеми радостями и печалями, была Ксения, давняя подружка. Девочки жили в одном доме и ходили в одну школу. Родители Юлии и Ксении дружили. Они были строителями и вели кочевой образ жизни. А когда грянули политические и экономические перемены, подались на заработки. Юлины – в Индию, на строительство электростанции, а Ксенины – на север России. Так что бо́льшую часть времени девочки были предоставлены сами себе и Юлиной бабушке, которая присматривала за тремя детьми – Юлей, Ксеней и Эдиком. Самой старшей в этой тройке была Юля. Ксения родилась на два года позже, а Эдик был младше сестры на четыре.
Шло время. Расцветали и отцветали каштаны; в ботаническом саду, куда ходили гулять девочки, подрастали магнолии и другие диковинные деревья; дожди сменялись снегом, весны приносили с собой острый запах акаций. Подружки зачитывались модным тогда Булгаковым, горячо обсуждали первые сердечные тайны. Юля поступила в медицинский, а Ксения продолжала ходить в школу и одновременно в художественную студию. Она любила рисовать, и живопись стала основным ее увлечением. Такая разница в интересах немного охладила их дружбу, но не надолго. Потом родители Юли купили на заработанные деньги новую квартиру в центре Киева, а Ксения с Эдом остались жить в старом доме. Встречаться стали реже – только на праздниках и днях рождения.
Юля всегда опекала Ксению как более старшая и опытная, давала советы, «наставляла на путь истинный». С молодыми людьми у обеих девушек отношения не складывались. Эд смеялся над ними, называл «зазнайками» и «недотрогами». Они отшучивались и как будто не обращали внимания, но в глубине души каждая задумывалась. Ксению мужчины не интересовали, и ей это казалось странным и неестественным. Юля, наоборот, мечтала о романтических чувствах и никак не могла встретить того, кто мог бы разделить их с ней. То, что предлагали ей мужчины, с которыми она знакомилась, отталкивало, казалось грубым, пошлым и слишком обыкновенным.
– Принцев ищете? – ехидно спрашивал Эд. – Ну-ну…
Юля решила, что с замужеством спешить не стоит. Опыт подруг не то чтобы разочаровывал, а просто пугал ее. Профессор Мудрык, хороший знакомый Юлиных родителей, помог ей устроиться на работу и стал для нее чем-то вроде дедушки. Старый доктор был одинок: он жил своей кардиологией, больными и их проблемами, забывая о себе. Юля разбудила в нем сожаления об ушедшей молодости. Теперь он мог быть ей только коллегой и советчиком, «жилеткой для слез». Он всегда выручал ее, поддерживал в минуты душевной слабости, которые случаются у каждого человека, а у одиноких женщин тем более. И даже его смерть оказалась для Юли благом, потому что именно это печальное событие столкнуло ее с Филиппом.
Она влюбилась сразу, боясь поверить в свое счастье и даже не особенно рассчитывая на взаимность. Филипп Чигоренко был великолепен, неотразим – полностью состоявшийся в жизни мужчина, зрелый, красивый, умный, обеспеченный и неженатый. Вернее, разведенный. Но это Юля узнала гораздо позже. Да и какая разница?
Одиннадцать месяцев ухаживания прошли для нее как волшебный сон, который она боялась спугнуть. Когда Филипп предложил пожениться, Юле показалось, что все ее ангелы радостно вздохнули и захлопали в ладоши. Она не думала о браке – была согласна стать его любовницей, если он только захочет, встречаться тайком, прятаться, ни на что не рассчитывать… Но судьба оказалась к ней милостива.
– Венчаться будем? – спросил Филипп, улыбаясь.
– Если хочешь…
Он беззаботно махнул рукой, обнял ее и поцеловал.
– Я и так буду тебе предан телом и душой! Пока смерть не разлучит нас.
Юля и Филипп расписались, когда березы начали желтеть и повсюду цвели астры и хризантемы. В воздухе носилось то особенное ожидание счастья, которое так трудно передать словами…
– Не буду переделывать! – заявил Гусаров, приняв независимую позу и сложив руки на животе. – Можете выбросить эту пьесу на помойку, если хотите. С меня хватит!
Как только у автора с режиссером начиналась перепалка, актеры принимались шептаться и обсуждать текущие дела. Они по опыту знали, что это надолго.
Козленко приподнял очки и вытаращил глаза. Такой наглости Илларион еще ни разу себе не позволял. Что это с ним? Может, не проспался с перепоя?
– Как-как? – спросил Эрнест Яковлевич и приложил ладошку к уху. Этот жест выражал у него презрительное недоумение. – Повторите, голубчик.
– У вас что, со слухом плохо? – небрежно поинтересовался драматург, ничуть не пугаясь. – Ну, раз так… пожалуй и повторю. Ни одной реплики, ни одного эпизода я больше переделывать не буду! Вы меня поняли? Или ставьте как есть, или идите…