– Неплохо, – ответила я. – Даже круто.
Мать провела кончиками пальцев по поверхности холста.
– Одну из моих работ повесили в столовой клиники. Натюрморт. Но эта мне показалась лучше. Моя любимая.
– А что такое репрессии? – спросила я.
– Что? – Мать вгляделась в мой список слов.
– Ты сказала, что это дом репрессий. Что такое репрессии?
Мать опустилась на кровать и улеглась на спину.
– Когда все держат в себе. Винят себя за все. Доктор Марки, с которым я работала, сказал, что моя проблема от воспитания в нездоровой среде. Оно вызвало у меня эмоциональный запор, поэтому мы с Тони… Это, кстати, слова врача.
– Бабушке не говори, – предостерегла я. – Она взбесится, как собака.
Мать погладила меня по щеке тыльной стороной руки. Прикосновение было прохладным.
– Знаешь, чего я боялась в клинике? Я боялась, что когда меня выпустят, ты уже изменишься. Но ты не изменилась. Ты все такая же.
В ее отсутствие я обезвредила сестер Писек и начала писать любовные стихи в моем запиравшемся на ключ дневнике. Если бабка расходилась не на шутку, я сбегала в тату-салон к Роберте выкурить сигаретку и изругать мою судьбу и жизнь. Мать не понимала, не видела, что я изменилась.
– Не допусти, чтобы это случилось с тобой, Долорес.
– Чего не допустить?
– Не позволяй гадить на себя другим людям. Никогда не становись личным унитазом для какого-нибудь мужика, как я… Все эти цветы, присылаемые ею после смерти нашего ребенка. Хватило же наглости… Чего-чего, а наглости у нее не отнять.
– Ты про кого говоришь?
– Про Мэсикоттшу. «Ты разве не напишешь ей письмо с благодарностью?» – спрашивал он. Я держалась из последних сил, отвоевывая каждый час, а он с этой… – Мать вышла из комнаты, высморкалась и вернулась. – Ладно, что было, то прошло. На чем мы остановились? Парадокс.
– Ситуация… Ситуация, которая… Ситуация, которая кажется противоречивой, но тем не менее является истинной. Как-то так.
Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Я решила рискнуть.
Я протянула руку и забрала у нее сигарету. Мать смотрела, как я глубоко затянулась и выдохнула дым ей за плечо.
– Знаешь, тут есть две девчонки, – начала я, – Розалия и Стася Писек…
В начале весны сестра Маргарет Фрэнсис прервала наш урок, чтобы объявить «граду и миру» о конфискации тетради отзывов. Такие злонамеренные и нехристианские проделки, сообщила нам сестра, строго запрещены в школе Сент-Энтони, и любая ученица, которую застанут с этой тетрадкой, горько пожалеет.
Несколько дней я наблюдала, как красная общая тетрадь на спирали ходит по рядам, стоит мисс Лилли повернуться к классу спиной. На переменах девчонки украдкой передавали друг другу тетрадь, следя, чтоб этого не увидела монахиня, присутствовавшая на игровой площадке. Я, вечный аутсайдер, не знала, что такое тетрадь отзывов, но подозревала, что это как-то связано с сексом или популярностью.
– Долорес, окажешь мне гигантскую услугу? – умоляла Кэти Махони сразу после уроков в пятницу. Ее щеки горели, и она впервые за год произнесла мое имя. По коридору к нам шла сестра Маргарет. – Пожалуйста! Как подруга!
Всю неделю я листала тетрадь отзывов, которую Кэти сунула мне в портфель. Наверху каждой страницы маркерами были крупно выписаны имена одноклассниц, а ниже шли анонимные отзывы. Страница Кэти, первая в тетради, пестрела хвалебными строками: «Слишком хороша, такую не забудешь», «Люби меня, как я тебя!», «Подруги навсегда!», «Вот бы у меня были качели на заднем дворе!» Страница Долорес Прайс создавалась, видимо, задним числом: мое имя простыми чернилами приписали на задней обложке с внутренней стороны. «Я ее не знаю», – стояло в качестве первого отзыва, затем шел целый столбик таких же фраз, а внизу почерком Розалии Писек было выведено: «Уродина, так это не то слово».
Шариковая ручка в левой руке ощущалась странно. Почерк вышел достаточно неуверенным и неузнаваемым. «Тихая, но красивая, – приписала я к комментариям. – С ней стоит познакомиться».
В марте мать пригласили на собеседование на должность секретаря в фирму по борьбе с грызунами. Я сидела на кровати и смотрела, как она, хмурясь, собирается перед зеркалом.
– Ну, сюда-то примут, – сказала она. – Терпеть не могу говорить по телефону, со старших классов ненавижу печатать, до смерти боюсь насекомых и выгляжу как мышь.
– Тебе с отросшими волосами лучше, – заметила я. – Должность у тебя в кармане.