Совсем недавно я запретила себе сближаться с любым мужчиной, чтобы не получить новую душевную рану.
Сигнал видеовызова прозвучал, как выстрел для моего разыгравшегося воображения.
Что еще? Я мало мучилась? Так ведь я действительно ничего не знаю, это и понятно, судя по тому, как они "излазили" моё сознание вдоль и поперёк! И с чего они вообще снизошли до возни со мной? Узнав, что я "пустышка", почему не убрали?
Вот теперь я едва сдержалась, чтобы желудок не вывернуло от страха.
— Не впускай никого. Скажи-отдыхаю. — хотелось спрятаться как в детстве, затаиться, исчезнуть.
Моя участь здесь предрешена! На смену страху пришла вялая обреченность.
Я затаила дыхание и вжалась в гладкую стену. Мгновения потекли медленно, словно вязкий сироп из тонкого горлышка, капля за каплей разбиваясь о натянутые струной нервы. Но вскоре на смену страху пришло любопытство и я стала прислушиваться к речи.
37
Я учащенно задышала от волнения и прижала руки к груди. Не пустил и отослал, как я и просила, как же я ему благодарна! Глаза защипало от слез, страх и горечь сменились покоем. Что мне делать дальше? Я не смогу все время прятаться здесь! Я все еще жива, что определенно хорошо, но остальное…
— Госпожа, вы как? — обеспокоенно спросил Лирион, неслышно подойдя ко мне.
— Я в порядке. Спасибо тебе… — как тяжело, когда не видишь ничего, поэтому опустила глаза— кто это был?
— Ваша мать, так она представилась… Вы только не волнуйтесь, она ушла — Лирион чуть помолчал и продолжил тише: — Я прослежу, постараюсь, чтобы вас, Госпожа, никто не тревожил….Светлая знает, как это смогу сделать….
Поспешно кивнула и вновь уставилась под ноги. Во рту пересохло, слезы подступали, но я удержала их.
— Госпожа, вам нужно поесть, пойдёмте, я накормлю вас.
Усадив меня на мягкий диван, услышала, как он стал что — то готовить для меня.
— Поедим вместе?
— Как скажет Госпожа.
Еда пахла одуряюще вкусно, но при мысли о том, что кто-нибудь вновь придёт, становилось тошно.
— Госпожа будет есть сама или накормить вас?
— Сама — огрызнулась я, увидев размытые очертания ложки рядом с чашкой.
Почему он вдруг решил, что кормить с ложечки Госпожу будет самым правильным? Я так беспомощна, как младенец?
Пододвинула к себе тарелку, взяла крепче ложку и принялась есть.
— Расскажи о своей планете! — как можно мягче, без эмоций, спросила я, — Какая она?
— Большая. На ней есть океан, высокие горы, обширные леса и красная пустыня. Светлая Мать сохраняет нашу планету. Есть такие места, где ещё собирают урожай своими руками.
— Официально, я гражданка Мадраса. Как относятся к таким, как я? Примет нас Эния?
Иврион Алментис Сакх
Лишь те, кто знает, что значит потерять сына или дочь, способны понять всепроникающую мучительную боль, похожую на удар ножа, которая возникает даже при мимолетном воспоминании об этом.
Я никогда раньше не чувствовал себя таким беспомощным и уязвимым.
Единственный сын. Моя опора, моя гордость и моя жизнь.
Горе не изживается, время не возвращает к жизни, а умножает печаль. Около года прошло и за это время я облетел две галактики и узнал, что след Лириона обрывается на Ынтолх. Я получил копии его обследования в медцентре. Он вылетел на Энию в те же сутки и его" стрела" брошена в космопорту.
Все мои сбережения заканчиваются и я заложил свою небольшую квартирку, чтобы оплатить ремонт и топливо для поиска в дальних галактиках. Я не сдамся. Мой сын в беде и я найду его.
Теперь мой путь лежит через галактику Сум-Протон, Мадрас и Арриму.
Я помню нашу первую встречу. Мали улетела на Ынтолх на пятый день, после рождения сына. Имея ежемесячное полное содержание и получив все выплаты, приобрела домик в субтропической зоне. Я же приобрёл сокровище — сына, всем сердцем желая воспитать достойное продолжение себя.
С того дня я перестал тешить себя надеждами встретить ту, что полюбит меня, крупного телосложения и с маленьким сыном на руках. Отбросил все свои последние надежды.
Совет позволил мне самому воспитывать сына, учитывая мои финансовые возможности. И я порвал прошение Мали в Совет на определение сына в дом содержания.
Тогда я принял решение воспитать сына стойким энийцем, будущим офицером.
Бывало, он упадёт, ударится и бежит ко мне— больно! И я не жалел его, не приучал хныкать. Ведь его доля в жизни будет не легка, он рос крепким энийцем и в пять лет уже был на голову выше своих сверстников.
Только подул, потёр ушибленное место-"Всё, нет ничего! "