Джиджи не знал, как начать, и боялся предстоящего разговора. Он поставил локти на скатерть, подпер подбородок руками. В глазах Тони вдруг проглянула та же пустота, как и в то утро в Париже. Надо решиться: это молчание длить нельзя. Не сдержав вздоха, Джиджи принялся собирать со стола посуду: быть может, в ней проснется инстинкт хозяйки. Так и получилось. Тони встала, отобрала бутылку, которую он нес на кухню, и, казалось, увидела его впервые за весь вечер, будто очнувшись от сна. Джиджи посветлел, обнял ее за талию и завел разговор как о чем-то совершенно постороннем:
— Ну как там наша подруга-кошатница, ты виделась с ней, пока меня не было?
Тони благодарно взглянула на него, радуясь, что он не спросил о причине ее молчания, засуетилась вокруг стола, начала рассказывать. Оказывается, они еще раз ходили вместе на концерт, и Тоска открыла ей свои тайны.
Если Тони и впрямь оттаяла (черт возьми, почему он должен вечно беспокоиться за нее, детей, за всех, кого любит), значит, хитрость подпольного романиста удалась.
После того как вымыли посуду и Тони под предлогом усталости отказалась от ежевечернего гулянья, они устроились в полотняных шезлонгах на террасе. Джиджи слушал подробный рассказ о том, как Тоска жила в Милане, но его тревожило: вдруг ничего этого на самом деле не было, вдруг Тони выдумала и эти лица, и разговоры — все вплоть до цвета платьев.
А он, воспроизводя на бумаге череду событий и переживаний, причин и следствий, наверняка что-то добавит от себя, что-то уберет — будет ли это тогда правдой?
— А ты ничего не напридумывала? — перебил он ее.
Ответом ему был удивленный и возмущенный взгляд Тони.
— Прости, я неточно выразился. Я знаю, что ты не умеешь врать. Только, может быть, это твой собственный сценарий, «Набережная туманов», перенесенная в Милан? Вопрос в том, насколько все это близко к оригиналу, узнает ли себя Тоска в этом сюжете а-ля Карне.
Тони переливчато засмеялась: перед ним снова сидела девочка-шалунья, не утратившая с годами своей живой прелести.
— А если бы я и впрямь взялась написать историю Тоски и Миммо?
Видно, что-то в лице Джиджи ее насторожило, потому что она вдруг сорвалась с места и кинулась к нему.
— Ну шучу, шучу, не бойся, куда мне, я всего лишь репортер и не умею ничего выдумывать, а комплексов мне и своих хватает. — Она разжала руки, обхватившие его за шею, и чуть отстранилась. — А ну-ка, признавайся, ты небось сам, как все мужики, не упустил случая и пишешь роман с двух несчастных женщин?
Джиджи, шутливо отнекиваясь, про себя еще раз поразился ее проницательности. Она обладала, как и все женщины этой породы — из тонко чувствующих, — потрясающей интуицией, чудесным даром схватывать глубинную суть за рациональной очевидностью. Ее истина не имела ничего общего с рационализмом, поскольку была основана на эмоциях, неуловимых ощущениях, фантазии. Сперва это в ней очаровало Джиджи, а потом крепко привязало к ней после стольких лет жизни с женщиной, никогда не интересовавшейся чувствами других. Тот союз чем-то напоминал споры софистов с византийцами: горячая и томная, двусмысленная и переменчивая природа эмоций для жены не существовала; его чувства она неизменно превращала в математические формулы, из которых потом дотошно выводила неопровержимое доказательство. И эта всепобеждающая геометрия все больше отдаляла их друг от друга.
А Тони стала для него желанным источником после долгих странствий по безлюдной пустыне. Теперь уже он, призвав на помощь всю свою мужскую логику, удерживал подругу от падения в пропасть иррационализма, грозившего разбить их любовь.
В который раз уже Тони чутьем угадала правду, и Джиджи почувствовал укор совести. Но не хотелось в этом признаваться. Не сразу по крайней мере.
А как будет здорово, когда с наступлением холодов в Генуе он откроет Тони плоды украденных у нее часов! Осенью дом в Боккадассе скрипит, как старая каравелла в бурю, ветер свистит в щелях, а центральное отопление до сих пор не включили, поэтому они зажгут камин. Он уверен: Тони не обидится, он уже сейчас представлял себе ее милое взволнованное лицо и то, как она свернется калачиком на подушке, словно одна из Тоскиных кошек. Он прочтет ей сразу обе книги — о кошках и о ней — и будет все время наблюдать, как она негодует, смущается, радуется.
Господи, до чего же она естественна в каждом своем проявлении: с одной стороны, любопытный ребенок, с другой — опытная искусительница. Джиджи молча прижал ее к себе. Тони воспротивилась лишь на секунду, а потом примостилась у него на коленях, как будто сразу став крохотным пушистым комочком. Джиджи вдруг подумал, что без нее ему и в голову бы не пришло копаться в чужой жизни. Это она, Тони, открыла в нем талант сопереживания, научила во что бы то ни стало избегать подделки под настоящее чувство, к чему очень легко скатиться в их суматошной жизни. Им далеко не каждый день удавалось одновременно выкроить свободную минуту, но Тони чутко следила за тем, чтоб ежедневная текучка не отгораживала их друг от друга. Об этом думал сейчас Джиджи, накручивая на палец шелковистые, вьющиеся от природы волосы. Удивительно, как поглощенность своими чувствами не мешает ей сосредоточиться на работе. Ее информация всегда стопроцентно точна и надежна, она умеет выудить из порой скучной культурной хроники самое важное, интересное, то, что действительно становится событием городской жизни. Она долго готовится, изучает материал, перед тем как отправиться на премьеру, а уже написанные статьи тщательно выправляет, привлекая к этому Джиджи. Они могли бы зарабатывать гораздо больше, если б приняли довольно заманчивые предложения — ему из Милана, ей из Рима. Но оба отказались не раздумывая: в своем провинциальном городе им было спокойнее и чаще удавалось посвятить себя друг другу.