От Маттео ей пришло еще два письма, и однажды она как бы невзначай спросила у Тони, не собираются ли дети Джиджи снова навестить их после своего путешествия. Тони ответила, что понятия не имеет, она получила только открытки с приветами, а Лавиния сказала, что с удовольствием бы повидалась, если, конечно, еще будет здесь. Они с Энрико в воскресенье уезжают, надо сдавать работу в университет. Может, это был намек? Теряясь в догадках, Тони посоветовалась с Тоской.
— Думаю, да. Она подсказывает, что передать Маттео, если он позвонит.
Он позвонил на следующий день, и Тони передала ему разговор с Лавинией. В пятницу Маттео приехал один. Добирался на попутке, сестра и друзья решили задержаться еще, а он сослался на усталость, плохое самочувствие, обострившуюся аллергию то ли на французский климат, то ли на цветочную пыльцу.
— Еще один такой, как я, — прокомментировала Тоска, когда три дня спустя Тони ей об этом рассказала. — У него аллергия на жизнь. Причем очень распространенного вида — любовная лихорадка.
Тони явно разнервничалась: ей был непонятен замысел Лавинии, и все же она пригласила их с Энрико на праздничный ужин по случаю возвращения Маттео. Девушка все время провоцировала Джиджи: внешне все выглядело вполне невинно, но атмосфера была накалена до предела. Да еще под конец разгорелся глупый спор по поводу статьи о привидениях, напечатанной в одной из газет. По словам Джиджи, в Перу бывали случаи, когда покойники вели себя ну совсем как живые. Энрико возразил, что все это весьма любопытно, но ему как социологу необходимы научные доказательства, а не подсознательные иррациональные объяснения. Лавиния же заявила, что есть вещи необъяснимые с привычной точки зрения, однако это еще не повод, чтоб отказывать им в праве на существование, и только слепой может не замечать очевидного. Джиджи принял сторону Лавинии. А Энрико, оставшись в одиночестве, стоял на своем. Маттео потерянно молчал.
Тоску в отличие от Тони слова девушки ничуть не удивили: она видела, как те двое снова купались вдвоем поздно ночью, когда праздничную иллюминацию уже погасили. Тони о празднике ничего не знала: в субботу вечером она с Джиджи и молодежью ездила на балет в Нерви. Ей об этом рассказала Тоска, которая спустилась на пляж засветло, когда Альдо и несколько местных еще готовили иллюминацию.
— Я пошла туда потому, что ваша соседка, мать троих детей, попросила помочь присмотреть за ее ребятишками. Одной-то в темноте за ними не углядеть, и потом, что уж там говорить, она такая растяпа… — Она сделала паузу, ожидая вопросов, но Тони молчала, и Тоска продолжала рассказывать, правда уже без энтузиазма: — На берегу собралось много детей, и большие и маленькие. В туристическом агентстве раздобыли лампочки — на каждой что-то вроде венчика из вощеной бумаги. Малыши кладут их на воду у самого берега, а те, что постарше, отплывают на глубину или завозят их далеко на водных велосипедах. В общем, настал момент, когда море все засверкало огнями. Течением эти лампочки относит, и постепенно они все соединяются в один большой венок. А погода вчера была отменная, так что зрелище получилось — лучше некуда…
Тони заметила, что голос у Тоски какой-то вялый, и спросила, отчего она не в настроении.
— Не знаю даже, все эти-огоньки на море… словом, сердце затянулось паутиной, как говаривала моя мать. Почему-то подумалось: вот, приглядываю за чужими детьми, а своих нет и никогда не будет — ни детей, ни внуков… Одна женщина в толпе вдруг сказала, что это бразильский языческий обряд — так якобы передают поклон умершим, а я ведь уже столько смертей пережила! — Она закурила и тряхнула головой, пытаясь отогнать горестные мысли. — А еще одна синьора говорит: вовсе это не так, огоньки на воде — это как бы загаданные желания. И если море приняло их — значит, сбудутся. Так и сказала… По-моему, она права.
— Надо всегда помнить, что у нас есть мечты, — ответила Тони, — иначе жизнь станет невыносимо серой.