О-ох, нашла чему радоваться! Как будто она не видит их почти всякий день в саду или на лестнице. Тоска вдруг внутренне похолодела при воспоминании о наглом топоте хозяйкиных каблуков. Хоть бы не вернулась!.. Впрочем, в доме, после того как уедут журналисты, не останется ни единой души, которая посчитала бы ее за человека. А во всем городке?.. Ну, немка из бара и пляжный сторож Альдо — с ними можно выкурить сигарету-другую.
И все же рано впадать в панику: еще не разобрали кабинки, не заколотили лодочные станции. А там, ближе к зиме, поживем — увидим, если, конечно, она сможет держать себя в узде. Подумала и вдруг встрепенулась: а что «увидим»? Помирать или нет? Такая перспектива выглядела нелепой, и она сказала Фифи:
— Поняла, какие у меня далеко идущие планы? На этот раз Тоска играет по-крупному. С моим размахом да в Сан-Ремо — так в тамошних игорных домах никаких денег не останется!
Итак, планы на будущее определены, подумала Тоска с усмешкой и решила это дело обмыть. Одним стаканом больше, одним — меньше, какая разница! Фифи вспрыгнула к ней на колени: ладно, пускай посидит, сейчас не жарко, ветер посвежел. Пока пила, сидя на кухонной табуретке, все время смотрела на себя и на свое поведение со стороны и оправдывалась. А где записано, что надо беречь здоровье как зеницу ока? Анализов она сдала уже целую кучу, довольно и того, что усердно лечит эмфизему. К тому же с этими кошками столько возни, что она должна постоянно быть в хорошем настроении, а от вина оно поднимается. Да и выпивает она только изредка — разве это такой уж смертный грех? Нет, все равно что курение.
Тоска не умела врать, за что Марио укорял ее не раз. Эта прямолинейность порой приводила к гораздо большим неприятностям, чем маленькая ложь. «Лучше покой, чем правда, написано в Библии», — говорил он. Она соглашалась: нетерпимость чаще оборачивается пороком, нежели добродетелью. Но признать недостаток не означает исправить его. И вот так, негодуя в молчании, задыхаясь от возмущения и раскаиваясь, Тоска дожила до своих лет, но врать так и не выучилась. Даже в мелочах. Прикончив стакан, она тут же налила другой и произнесла тост перед Фифи, которая, навострив уши, удивлялась ее красноречию:
— За Тоску, за все ее грехи — малодушие и ложь.
Именно так. Это слово всегда резало ей слух, казалось фальшивым и театральным. Враки — для простых людей, а ложь — для важных шишек. Бедняк врет, а солгать может лишь генерал. Вино, добавленное к тому, что выпила еще за ужином, возбудило ее; на лбу выступила испарина. Она всегда начинала потеть с головы, климакс тут ни при чем. Что ж, рисковать, так рисковать. Не ври себе, ты знаешь, чем это тебе грозит.
Она поднялась, уже нетвердо стоя на ногах. Сняла и повесила в шкаф платье, в котором провела несколько счастливых вечеров, сложила шаль, умылась. Музыка Малера осталась в памяти смутным воспоминанием о чем-то грустном и нежном. Хорошо бы сразу заснуть, желание излить душу уже прошло. У ног ластилась Фифи. Тоска нагнулась, погладила ее.
— Иди, чего не уходишь, бедняжка ты моя! — Открыла ей дверь, но кошка, выгнув спину, попятилась назад, испугавшись темного провала лестницы. — Ну как знаешь. Хочешь остаться — пожалуйста, но не со мной. Будешь спать на кухне.
Закрыла дверь и пошла в спальню.
Вдруг к горлу подкатил ком и навернулись слезы.
— Господи, Господи, ну если ты есть, почему мне не поможешь? Я так устала, так устала от всего!
И уже в постели спросила себя: от чего «от всего»? Да ни от чего: от кошек, болезней, оттого, что никто не любит. Ну вот, уже и слез нет, и подушка какая-то неудобная. От спиртного в постели всегда мутит. Тоска поняла, что заснуть будет не так-то просто. Вздохнула, зажгла свет. Попробуем что-нибудь почитать. Она открыла японскую книгу про любовь, которую взяла у Тони. Но сюжет показался неубедительным. Молодая героиня, по словам автора, была идеалом красоты, а Тоска никак не могла себе представить красивую японку. Усталыми глазами пробегала она по строчкам, но сосредоточиться не удавалось. Отложила, потушила свет и закрыла глаза. Отчаяние, коварно пробившись сквозь другие мысли и поступки, охватило ее целиком. Холодный пот струился по телу. Нет, не выдержу, придется сдаться, но последним усилием воли все же оттягивала момент капитуляции.
— Если ты есть, — молилась она, — почему не научишь, как защититься, не убивая себя? Ты же знаешь, мне многого не надо. Ведь уже много лет, просыпаясь утром, я по-своему благодарю тебя за все, что ты мне дал. А когда наказывал — тоже не проклинала. Продолжала жить, не причиняя никому зла. Чего же ты теперь хочешь? Может, я должна пойти в церковь, чтобы ты услышал и внял моим мольбам?