Карабас-Барабас наклонил над куклой огромное красное лицо:
— А ради того, чтобы утереть нос Мальвине, ты согласилась бы на всё, даже на сильную боль?
Глаза Прозерпины вспыхнули адским огнём и она подняла их на своего хозяина, готовясь слушать внимательно.
— Конечно, ты сильно досадишь Мальвине, если станешь такой же красивой, как она, а то и лучше, — вдохновенно продолжал Карабас-Барабас. — Почему её любит публика? Потому что она красавица. А если ты станешь красавицей, публика полюбит и тебя. А если учесть, что ты умеешь танцевать лучше, чем Мальвина, то ты понравишься публике больше, чем Мальвина. Тогда ты сможешь заменить мне Мальвину. Ты лучше её. Во всяком случае, ты послушная кукла и не пытаешься мной командовать. Если ты заменишь Мальвину, то я перебью этой фарфоровой руки и ноги, а её саму выброшу в канаву. Живую. Пусть медленно подыхает. А тебе разрешу каждый день ходить к канаве и плеваться на неё. Как тебе, а?
Гордыня, зависть и злобность Прозерпины взмыли из тёмных недр её души вверх и ударили в самый мозг — не очень умный и слишком горячий. Она уже представила себе, как она стоит на сцене, забрасываемая цветами, под бурные рукоплескания зала. Но даже в воображении её тешила не столько слава, сколько Мальвина, стоящая за кулисами и ломающая маленькие фарфоровые ручки от зависти и осознания своего краха. А потом она представила себе Мальвину в канаве — с осколками вместо рук и ног, перепачканную грязью, стонущую и плачущую и как она, Прозерпина, на неё плюёт. О, такое стоило того, чтобы вытерпеть даже адскую боль!
И боль на самом деле была адской, когда Алоизо остро отточенным ножиком водил по её личику, снимая с него стружки. Не помогало обильно выпитое вино, боль, казалось, сейчас отнимет разум. Она несколько раз теряла сознание. Наконец, всё было закончено и кукле прижали к лицу маску и крепко привязали её бинтами.
Карабасу-Барабасу пришлось заплатить маэстро Алоизу ещё двадцать золотых — за снятие стружек, ведь это была кропотливая, ювелирная работа.
Карабас-Барабас поместил в холщёвую торбу лежавшую без сознания Прозерпину и принёс её домой. Положил на пол в кладовке.
Куклы смотрели с ужасом на голову Прозерпины, освещаемую лучами заходящего вечернего солнца, проникавшими между прутьями маленького зарешеченного окошка в кладовке. Им казалось странным, что голова куклы сплошь замотана бинтом, на котором местами проступали капли крови и сама кукла лежала без движения и ничего не говорила.
Вечером никто не решился лечь спать возле Прозерпины, куклы отползли подальше, в углы, поджимая под себя ноги, и тесня друг друга. Они так и уснули сидя, оставляя пространство между собой и Прозерпиной.
Ночью Прозерпина пришла в сознание и просила пить. Куклы пробудились от её голоса и уже не могли уснуть, дрожа от страха и тихонько переговариваясь.
Утром никто не решился подойти к ней и напоить её. Сам Карабас-Барабас поднёс ей кружку с водой:
— Пей, пей, моя денежка! Выжила, не сдохла за ночь? Ну, значит, будешь жить и приносить мне доходы!
И грохотал безумным смехом.
========== Глава 37. Новое лицо Прозерпины ==========
Позднее Карабас-Барабас притащил в кладовку к куклам скамейку с прорезанной в ней дырой и уложил на неё Прозерпину. Поставил под дыру старую помятую миску, прихваченную ещё из хлама в сарае.
— Пусть отдыхает, — сказал он. — Заслужила почётный отдых! — и засмеялся. — А вы, деревянные, — он обратился к толпившимся у двери куклам, — будете кормить её, поить и чистить вот эту миску после её нужд.
— Но синьор Карабас, нам и подойти-то к ней страшно! От неё что-то исходит, кажется, если мы к ней только притронемся, то ужас перекинется и на нас!
— Ужас будет, когда по вам пройдётся моя плётка!
— Лучше запорите! Запорите нас хоть насмерть! Но мы к ней не притронемся ни за что! Это слишком, слишком страшно! Страшнее плётки, страшнее плётки эта её голова в бинтах! — со слезами ныли куклы.
И Карабасу пришлось перетащить Прозерпину в свою спальную и самому ухаживать за ней. ” — Ничего, — успокаивал он себя, — сейчас позанимаюсь этим гадким делом, зато потом она принесёт мне кучу денег и я перестану зависеть от той фарфоровой.»
Прозерпина провалялась на лавке день и ещё одну ночь, затем смогла вставать и выходить из спальной Карабаса. Куклы шарахались от неё с истошными криками, полными панического ужаса и Карбаса-Барабаса смешило это.
Ещё через три дня он вновь запихнул её в холщёвую торбу и отнёс к Алоизо, чтобы тот снял с неё бинты.
Маска удачно приросла к лицу Прозерпины. Теперь у этой куклы было совсем другое лицо: розовое, румяное, овал был округлым, мягким. Пухлый и алый, как кровь, рот. Маленький аккуратный носик, но не такой мелкий, как у черепа, какой когда-то был у неё. Глаза большие, но в меру, а не такие огромные пугающие глазницы, какие уродовали её лицо до операции. К тому же, на её глазах Алоизо нарисовал чёрной краской подводку, тянущуюся «кисульками» за внешними уголками глаз. Это Карабасу очень понравилось: подводка придавала зелёным злым с сумасшедшинкой глазам куклы какую-то демоничность. Над этими глазами разлетались наискосок тонкие коричневые брови.
Да, новое лицо Прозерпины было пригожим, но… Под подбородком у неё тянулось шея, туловище и конечности восково-жёлтого цвета; слишком широкие квадратные нескладные плечи, толстые руки; прямое, как бревно туловище, без всякого намёка на талию. И всё тело было какое-то бугристое, занозистое, неровное. А само хорошенькое личико окаймляла сбитая рыжая пакля волос.
— Ннн-дааа, толку-то, что я потратил на неё тридцать золотых, — с досадой проворчал Карабас-Барабас, остервенело плюнув себе под ноги.
— Красота слишком ценная вещь, чтобы стоить всего тридцать золотых, — заметил Алоизо. — Но если вы доплатите, я могу подправить остальное.
— Как же?
Маэстро деревянных дел взял в руки ножик и остриём указал на плечи Прозерпины:
— Я могу срезать вот тут и тут — и плечи станут более узкими и округлыми. Это не сложно, я возьму за каждое плечо всего по пять золотых. Руки слишком толстые, что делает из куклы безобразную раскоряку. Я смогу обтесать их так, что они станут значительно тоньше, тут работа не очень сложная, тут тоже по пять золотых. Пальцы, как видите, и вовсе какие-то несуразные, просто сардельки какие-то. Оттачивать каждый палец кропотливо, но за каждый палец мне больше двух золотых не надо. Итого за плечи и руки — сорок золотых.
— А тридцать я тебе уже заплатил, — угрюмо проговорил Карабас-Барабас, — стало быть, я потеряю всего семьдесят золотых? Однако…
— Ну, если вы не хотите, чтобы кукла выглядела изящнее и у неё не было талии, тогда да…
— А без талии-то она никуда не годится, — мрачно заметил Карабас-Барабас. — У фарфоровой-то талия, как гитара…
— Но талия — это уже сложная работа, здесь я вынужден запросить не менее пятнадцати золотых…
— Итого, восемьдесят пять, — мрачно выдавил из себя Карабас-Барабас.
— Зато ещё за пятнадцать золотых я доделаю всё остальное, не высчитывая мелочей: ошлифую каждый сантиметр на теле куклы так, что оно станет гладким, как атлас. Потом покрашу его в телесный цвет впитывающейся краской. И заменю ей волосы. Вот эту паклю выщиплю всю до волосинки, а потом приделаю ей копну из красно-рыжих волос, который будут сверкать, как шёлк.
— Сто золотых! — Карабас-Барабас схватился за голову.
Прозерпина, сидевшая в это время на рабочем столе Алоизо, слушала этот разговор и кукольное сердце её наполнялось холодным ужасом. Наконец, она не выдержала и произнесла:
— Вы так говорите, как будто собираетесь всё это делать не с живым телом!
========== Глава 38. Боль тебе только на пользу ==========
Карабас-Барабас с презрением посмотрел на неё:
— А ты уже не хочешь утереть нос Мальвине? Доказать, что ты лучше её?