Самому же Сёдзо было достаточно того, что полиция признала, что покушение — лишь инсценировка. Ему не надо, чтобы признавали его заслуги, достаточно, что восторжествовала истина. Такой уж он был, этот Сёдзо.
Он положил письмо в карман и поднял глаза, Каёко со скучающим видом спросила его:
— Что-то случилось?
— Нет, уже все в порядке.
— А что?
— Недалеко от моей работы произошло несколько квартирных краж. Но теперь, похоже, преступника выследили.
— А ты-то тут при чем?
— Я — бывший сыщик. Мне стоит лишь взглянуть на «почерк» грабителя, и сразу все становится ясно.
В это время принесли кофе, и Каёко, собиравшаяся что-то сказать, остановилась на полуслове, К кофе подали пирожное.
— Ты любишь пирожные? — спросил Сёдзо.
— В меню написано, что их подают с кофе — пятьсот иен, — ответила Каёко и, улыбнувшись, словно маленькая девочка, посмотрела на пирожное. — Может, и ты съешь?
— Нет.
Сёдзо пил кофе, размышляя, что последний раз он видел, как его жена ест пирожное, еще до свадьбы. Кофе был переваренный и невкусный. Кроме Сёдзо и Каёко, посетителей в кафе не было. За прилавком официантка со скучающим видом перелистывала журнал.
У Сёдзо внезапно появилось ощущение, что уже много лет он живет, чего-то лишившись. Прихлебывая кофе, он от нечего делать стал раздумывать, что бы это могло быть, но так и не придумал. «Надо бы сходить с Каёко в какое-нибудь кафе поприличней», — решил он и в этот момент услышал, как Каёко тихонько вскрикнула и смахнула что-то с юбки.
Приглядевшись, он увидел на полу муравья. Каёко уже хотела раздавить его носком туфли, но Сёдзо удержал ее за колено:
— Не надо.
Муравей двигался по бетонному полу то влево, то вправо.
— Каёко, эта букашка — я…
— О чем это ты?
— Я так же как она — просто ползаю по земле.
Дав это объяснение, ничего не объяснившее, Сёдзо почувствовал слабое, с привкусом горечи удовлетворение, засмеялся и протянул руку к пирожному Каёко.
Chi wo hau mushi by Kaoru Takamura
Copyright © 1993 by Kaoru Takamura
© Л. Левыкина, перевод на русский язык, 2001
Анна Огино
Водяной мешок
1. Саммертайм
Говорят: «Врет и не краснеет». Хорошо бы, когда врешь, нежно розоветь — как роза. Ну-ка попробую.
— Я сегодня вернусь поздно. С подругой встречаюсь — я тебе говорила.
— Угу.
— Сходим в театр, потом поужинаем где-нибудь. В общем, приду ночью.
— М-м.
— Ты ложись без меня, не жди.
— Ага.
Ну же, давай останови меня, а то поздно будет. В груди прямо все клокочет. Вот бы взял встал перед дверью и отрезал: «Никуда ты не пойдешь!».
Я бы тогда ка-ак пихнула бы его и все равно ушла бы.
Я уже надевала туфли, как вдруг вижу — чулок сзади пополз. Через всю лодыжку, зараза такая. Я застонала — получилось не очень убедительно, как-то без души. Стон вяло перешел на низкую ноту. Тогда я свирепо размахнулась и зашвырнула подальше свою сумочку.
— Да ладно тебе. Надень другие, — говорит.
Какие у него все-таки иногда бабские интонации
проскальзывают. Голосишко — будто воздух из надутого шарика выпустили. Любые слова, даже самые ядовитые, он произносит протяжно так, скучно. Весь смысл испаряется.
— Ну чего ты возишься? Опоздаешь.
А мне слышится: «Не спеши, не надо».
— Ты говорила, в Сибуя,[2] в полшестого? Еле-еле успеваешь.
А я слышу: «Куда ты, не торопись!»
Я совсем скисаю и со вздохом начинаю искать пару целых чулок.
Порылась в ящике, достала сначала розовые, потом лиловые, потом желтые. Как быть? Розовые лосины с искрой? У дядечки глаза на лоб полезут. Белые гольфы? Нельзя, с черной мини-юбкой подчеркнет, что ноги толстые. Надо что-нибудь синее. Или все-таки черное? Но это чертово тряпье все с какими-то дырками!
Вот здесь заштопано только на носке. Может, сойдет? Все равно в туфлях не видно будет. Я уже натянула один чулок и снова заколебалась. А вдруг придется где-нибудь раздеваться? Застыла в спущенном чулке, совершенно деморализованная. Этот уставился на меня с недоумением.
В конце концов надела старые черные лосины. Я в них такая девочка-студенточка. Целовать его на прощание не стала. Сказала, помаду сотру.
Иду, мрачно смотрю под ноги. На этих поганых лосинах от ходьбы над щиколотками морщины собираются. Если не припустить до станции бегом, точно опоздаю. А побежишь — они вообще гармошкой соберутся. Да и шов весь перекосится. Иду медленно, скриплю на ходу зубами.