Она

Когда я еще была маленькой, маму время от времени неожиданно прорывало:

— Твои мама и тетя какое-то время находились в ужасном месте. В больнице того дяди, маминого друга, с которым тебе тоже доводилось встречаться. Если бы мы туда не попали, нам наверняка было бы гораздо хуже, но лишиться свободы — это было мучительно. Стоит мне случайно вспомнить то время, и я буквально теряю дар речи, чувствую, как мое тело напрягается и разом каменеет. Это место в самом деле походило на ад. И даже выйдя оттуда, когда к тому же у тебя больше нет своего дома, я чувствовала себя абсолютно никчемной, хоть плачь, и меня попеременно одолевали невыносимые отчаяние и безысходность. Сколько бы я ни спала, не могла отдохнуть, потому что постоянно видела кошмарные сны. А когда после бессонной ночи встречала утро, не ждала от него никаких радостей. От моей подушки исходил запах горечи и страдания, и солнечный свет из окна не приносил спасения, а только болью резал измученные бессонницей глаза. Все тело кричало о том, что сегодня снова начнется еще один день в аду, против которого лекарства бессильны.

Однако твоя тетя Ацуко, которая, казалось, должна была пребывать точно в таком же состоянии, почему-то всегда ходила с невозмутимым видом и выглядела так, словно ничто не мешало ей жить. Такая безграничная сила тети Ацуко всерьез пугала меня, и. хотя мы близнецы, я чувствовала большую дистанцию. Даже сейчас, когда мне снится сон о пребывании там, бывает, что я в ужасе вскакиваю с кровати. Я открываю глаза и, когда вижу, что на окнах нет решеток, облегченно вздыхаю.

Мама говорила словно в бреду, и в такие моменты я чувствовала, что ее уносит куда-то далеко-далеко.

Я же слушала ее рассказ, трепеща от ужаса. Помню, как сильно огорчалась, когда пыталась крепко сжать мамину руку а она инстинктивно отдергивала ее.

Однако клиника оказалась гораздо более тихим и спокойным местом, чем ожидала. К тому же, похоже, я здесь бывала. И мне вдруг пришло в голову, что, хотя мама и говорила, будто посещает клинику, чтобы встретиться с директором, возможно, ее безотчетно тянуло сюда.

Вполне может быть, что в то время, когда мама лежала здесь, в душе ее бушевали сомнения, а тетя, отгородив ее от всех, вынуждала не открывать сердце персоналу. Возможно, мои детские воспоминания были слишком живыми, но теперь мне кажется, что когда я заметила странности в мамином поведении, тогда же в каком-то смысле она стала сильнее, и, пожалуй, именно к этому она стремилась.

Я взглянула на Кодзима-сан: она плакала. Потом она взяла меня за руку.

Это была рука труженицы. Рука с загрубевшей кожей, но с нежными прикосновениями самой обычной женщины с массивной нижней частью тела и множеством морщинок в уголках глаз. Ощущения от прикосновений этой пожилой медсестры, которая день за днем всю свою жизнь ухаживает за больными, были мне незнакомы.

— Все это время я очень сожалела о том, что случилось с вашей матушкой. Несмотря на то что ее уже выписали, ей следовало больше довериться директору. Рассказать, как себя чувствует, что ее беспокоит... — добавила Кодзима-сан.

Нет, история развития ее странности наверняка началась уже тогда, в момент поступления в клинику, так что было уже слишком поздно, хотела сказать я, но, непонятно почему, на глаза вдруг навернулись слезы, и я не смогла вымолвить ни слова.

Сёити молчал. И за это молчание я была ему благодарна. Мне было слишком стыдно оттого, что я плачу, оказавшись в мамином прошлом.

— Сё-тян, извини. Ты пока не торопясь побеседуй о тете, а я немного прогуляюсь по саду, — сказала я, поднимаясь.

У меня возникло странное чувство, как будто я вновь стала маленькой девочкой. Я удивилась, когда, опустив глаза, увидела ноги взрослой женщины. Надо же, так выросла, а где-то в глубине души ничего не изменилось.

— Не переживай, мы ведь здесь ради тебя, — ответил Сёити.

Какой все-таки из него получился замечательный брат, снова отметила я про себя.

Распахнув дверь, ведущую в сад, я подумала: да, вот оно, знакомое ощущение этой двери. Мне приходилось бывать в этом саду, и, помнится, я слышала мамины истории о том, что единственным смыслом жизни для нее тогда были не тетя, не директор клиники и, разумеется, не Кодзима-сан, а этот самый сад с его растениями, муравьями, гусеницами.

Впоследствии мама стала очень занятым человеком и совершенно перестала бывать даже в нашем саду, но тогда именно в больничном саду она находила единственную отдушину. Я любила слушать ее рассказы о здешнем саде. Хотя это были грустные истории, они оказались пропитаны самыми нежными красками маминой души.

Здесь, в саду, мама могла без устали наблюдать за тем, как набухают и в один из дней лопаются маленькие почки, как виноградная лоза растет и тянется во все стороны, как муравьи усердно перетаскивают кусочки сладостей и дружной гурьбой переносят мертвых насекомых.

Здесь время тянулось дольше, и не было никаких чувств и эмоций, а текла только жизнь. Поэтому мама убегала сюда, чтобы не видеть ничего лишнего. Она пропадала в саду, чтобы не замечать своего отражения, собственной сестры, которая находилась слишком близко и убежать от которой она не могла. Для мамы, оказавшейся в тени своей сестры, это было единственным временем свободы и раскрепощения. Когда мама рассказывала о том времени, она словно снова превращалась в ребенка. Наблюдая за гусеницами, которые день ото дня ели все больше и постепенно росли, она думала, что жить не так уж и плохо. Сад словно напутствовал: “Всякий день меняйся, двигайся вперед!” Небо и облака были слишком большими и поэтому не находили отклика в мамином съежившемся сердце. И только бурлящая жизнь маленьких существ проливала свет в детской душе. По этой причине ей хотелось, чтобы в саду собственного дома, по возможности, не было искусственного лоска, чтобы можно было видеть, как естественным образом растут и увядают растения, как живут среди них всевозможные живые существа. Я помню, едва мы вселились в построенный дом, мама, надев шляпу, вышла на прогулку в сад, и я отправилась вместе с ней. Потом это вошло в привычку.

Теперь мне казалось, что мое восприятие той мамы, несмотря на некоторое искажение временем, было самым понятным. По крайней мере, именно такой, более деликатной и слабой, нежели в последние годы своей жизни, мама была мне гораздо ближе. Тот факт, что в маминой жизни существовало время очарованности жизнью сада, утешал меня как ничто иное.

Я полной грудью вдохнула его воздух.

Ну, вот и я. Сколько лет, сколько зим. Спасибо тебе за то, что когда-то давно помог моей маме. Мне не передать словами всю мою благодарность тебе. Ведь самой важной историей из всех, услышанных мною от мамы, мне кажется история о тебе. Только рассказывая о тебе, мама не могла скрыть человеческую слабость.

Я тихонько бормотала эти слова, а сад в ответ молча демонстрировал продолжающуюся и сегодня кипучую жизнь. Как все-таки замечательно, что достаточно просто жить, чтобы иметь возможность созерцать так много вещей, подумала я. Некоторые листья уже покраснели, а сливовые деревья выглядели совсем увядшими, но именно теперь они готовили новые почки. Огромная сакура, которая весной наверняка будет сплошь покрыта цветами, сейчас, запасая силы, растила свои ветви.

Здесь происходило непрерывное движение. И хотя я не осознаю этого, но внутри меня точно так же что-то постоянно движется. Пожалуй, именно поэтому, наблюдая за тем, что так схоже с моим внутренним миром, мне здесь так легко и приятно. Находясь тут, я словно перенеслась через годы и стала единым целым с мамой. Я ощутила легкое тепло и подумала, как было бы здорово, если бы я могла вот так же близко почувствовать маму, пока она была жива.

Мне хотелось навечно остаться здесь, грустить и жалеть о разлуке, но, обернувшись, я увидела, как Сёити за окном беседует с Кодзима-сан.

Сейчас со мной хоть кто-то есть рядом... Это успокоило меня, привыкшую всегда действовать в одиночку. Хорошо, когда можно запросто поговорить о разных пустяках с близким человеком.