– Да, ясно, я понял. Черт, мама, выступи хотя бы за меня поручителем.
– Только не приходи ко мне, когда тебе что-то от меня нужно.
Я слышу, как он бьет трубкой, уж не знаю, обо что. Совсем маленьким он уже был вспыльчив. Вылитый отец.
– Черт, мама, скажи мне, да или нет?
– Прекрати чертыхаться. Как ты разговариваешь?
Мы назначаем встречу с домовладельцем. Экономическая нестабильность, стагнация достигли такого уровня, что столь простая сделка, как съем квартиры, становится фестивалем взаимного недоверия, тут тебе и семейная книжка, и удостоверение личности, справка о годовом доходе, сертификаты, ксерокопии, декларации под присягой, страховки, бумаги, рукописное письмо, вероисповедание и масса предосторожностей арендодателя в преддверии грядущего хаоса. Я спрашиваю, не шутка ли это, отнюдь нет.
Выходя, Венсан заявляет, что хочет меня угостить, и мы заходим в бар. Он заказывает гавайское пиво, а я бокал сухого белого вина из Южной Африки. Мы чокаемся за то, что он стал счастливым съемщиком трехкомнатной квартиры в шестьдесят пять квадратных метров, окнами на юг, с маленьким балконом, за которую я выступила поручителем.
– Ты понимаешь, что это значит, Венсан. Осознай, пожалуйста, свою ответственность. Если ты не будешь платить за квартиру, это падет на меня, а я долго не потяну, ты меня слушаешь, это не игрушки, Венсан, и я волнуюсь не только за вас, я имею в виду и себя, и твою бабушку, чья квартплата тоже на мне, ты это знаешь. Венсан, они сейчас на таком взводе, у них муха не пролетит. Они могут заблокировать твой счет одним щелчком пальцев, подать в суд, издержки за который целиком лягут на тебя, прислать судебных исполнителей, унизить тебя, да мало ли что еще. Никогда не забывай, что у людей, спекулирующих на рисе или пшенице, уже достаточно крови на руках, чтобы без колебаний пролить ее еще немного.
Он с минуту смотрит на меня, потом улыбается:
– Я изменился, но ты этого не видишь.
Мне хотелось бы ему поверить. Хотелось бы заключить его в объятия и осыпать благодарными поцелуями. Но я жду, поживем – увидим.
Совещание в моем кабинете. Человек пятнадцать. Уже несколько месяцев эти еженедельные совещания проходят в напряженной атмосфере, потому что толку от их работы никакого, с тех пор как они вернулись из отпусков. Ничего мало-мальски оригинального или сильного не было мне предложено, и их сконфуженные физиономии – после моих пламенных комплиментов, моего деланого восхищения их исключительным писательским талантом – мне отвратительны.
Здесь десяток мужчин. Он среди них? Может быть, я особенно охаяла чью-то работу, сама того не заметив, ведь все сценарии, что я прочла, слились в один, потому что каждый из них был тоскливой заурядностью. Я, однако, ничего не замечаю. Ни единого взгляда, о котором могла бы утверждать, что он принадлежит тому, кто преспокойно надо мной надругался. Еще недавно я была убеждена, что в его присутствии, даже если он останется в маске, я сразу узнаю его, все мое тело задрожит, затрясется, все во мне встанет дыбом. Теперь я уже не так в этом уверена.
Когда все встают и выходят, я иду следом, затесавшись среди них, нарочно их задеваю, пользуясь теснотой коридора, мимоходом извиняюсь за случайное прикосновение, но ничего не чувствую, не узнаю никакого запаха, никакого душка, исподволь перехожу от одного к другому, призывая их выдать мне лучшее, на что они способны, на предстоящей неделе, если им дорога их работа – а с этим больше никто не шутит, – но все равно нет, я ничего не чувствую, ни малейшего намека.
И наконец я рассказываю об этом Ришару. О моем жутком приключении.
Он бледнеет, потом встает, чтобы налить себе выпить.
– По-твоему, у меня узкая щель? – спрашиваю я.
Он длинно вздыхает и садится рядом со мной, качая головой. Потом берет мою руку и держит ее в своих, не добавив ни слова.
Если я испытывала когда-либо глубокие чувства к мужчине, то к Ришару, только к нему. Я и вышла за него замуж. Еще и сегодня, сквозь массу мелочей, например, когда он берет меня за руку или ищет мой взгляд с ноткой беспокойства, когда из океана взаимной несовместимости всплывают эти островки приязни, чистого единения, я хорошо слышу отголосок того, чем мы были несколько лет друг для друга.
А так, мы друг друга ненавидим. То есть это он меня ненавидит. Он не способен продавать свои сценарии, вынужден из-за этого работать для телевидения на кошмарных фильмах, на неудобоваримых программах, со всякими придурками, и это якобы отчасти моя вина. Я, послушать его, не делаю того, что надо, не желаю пошевелить и пальцем, не задействую мои связи, я нарочно не хочу ему помочь, да, нарочно и т. д. и т. п. Живым из этого не выйти. Пропасть углубляется.