Тебе же видеть это – меда слаще.
Твой дерзкий смех, звеня на всю округу,
Впивается в меня с мольбою страшной:
Надолго хочешь быть мне мнимым другом.
Твои глаза в глаза поют мне песню
И просят эту песню написать.
Но, как и прежде, в твоем доме тесно,
И каждый день с другим твоя кровать.
Любимая, зачем тебе стихи?
Ведь я для сердца твоего чужой.
В них плазменность чужая слез сухих.
В них я, изрезанный твоей рукой.
СТРАННЫЙ ДОМ
Мне больно быть твоим рабом.
Любить, любви не получая.
Стучаться в этот странный дом,
Где долго ждут, но не встречают.
Я думал, жесткость – лишь прием,
Которым пробуждают нежность.
Но вижу, что всегда при нем
Твоя жестокая безгрешность.
О, без меня – ты ни на шаг!
Со мной же – не моя, чужая.
Как будто мертвая душа
Живет в тебе, не оживая.
И ты совсем не хочешь знать,
Как мучусь я и как страдаю.
Лишь глаз немая глубина
День ото дня сильней пугает.
…Мне страшно быть твоим рабом.
Любить, любви не получая.
Стучаться в этот странный дом,
Где долго ждут, но не встречают.
СТРАСТЬ
Один назвал тебя степной фиалкой.
Другой – нетающей снежинкой сладкой.
Для третьего взошла ты, как заря.
Четвертый выпивал, что сок крушины…
Не знали те влюбленные мужчины,
Что делят меж собой, как хлеб, тебя.
А мне известно все.
Ложась в постель в наряде бледно-синем,
Ты похожа на нежный лепесток.
Глаза ж с холодным блеском,
Словно иней.
Умеющий смотреть сквозь толщи стен,
Я вижу, как чаруешь буйной страстью,
Вся изнываешь и дрожишь в объятьях,
Тебя я ненавижу в этот миг.
Но вот приходишь, робкая, ко мне.
Касаешься губами -
И пьянея,
Как раб рабыни,
Я у ног твоих.
Целую пальчики и реки жилок,
Целую икры, бедра, груди, шею.
Как зверь,
Я плачу в радости порочной.
Все чудо-клеточки раскрылись,
Как цветики в саду под лаской солнца.
Ты, как мечты растроганной росточек,
Вся тянешься ко мне
И мне, как солнцу,
Отдаешься.
Потом становишься мятежной бурей:
И ноги, руки,
Будто вихорь-смерч,
Кружат меня,
Что парашют безлюдный.
Та высота блаженна и страшна.
Она – и дивный сон,
И острый меч. А снизу душат солнечные чащи,
Сжигают,
Охлаждая желтой трезвостью.
Я падаю,
Страшась достигнуть дна.
Я рву тебя, кусаю, бью и требую,
Чтоб ты, мой меч, секла меня на части,
Чтоб умереть и больше не воскреснуть.
–
Бездонна, как могила, эта бездна!
И лишь на миг всплывая на поверхность,
Терзаюсь: кто ты? Как тебя назвать?
И слышу: страсть! Губительная страсть!
* * *
В край искренний тебя не заманить.
И не увлечь волшебными мечтами.
Волшебной признаешь лишь масок нить,
Что соткана игры твоей руками.
Ты каждый вечер заново прекрасна:
Актрисам лучшим это не дано.
Никто не знает, что всего лишь маской
Затменье глаз твоих озарено.
Но отчего же долго так играла
Самозабвенно верную девчонку?
От той игры твоей, как от угара,
Я заболел любовью обреченной.
А только выдал свой глубинный страх -
Одела мигом каменную маску.
И посмотрела первобытно так,
Как будто мой палач в железной каске.
А после – смех тех тихих колокольчиков,
Что повторяют звезды на лугу.
И голос мятный: "Все меж нами кончено.
С другим продолжу вечную игру…"
О сколько простодушных ты казнила!
И столько же имеешь провожатых…
Как истинный талант – неотразима.
Изменчива – как мелкий подражатель.
Живи, как знаешь.
Боль моя – не бритва,
Что обнажить желает фальши истину.
В игре с тобою моя карта бита -
Поэтому хочу вернуться в искренность.
Тебя же в край простой не заманить.
И не увлечь наивными мечтами.
Достойной признаешь лишь масок нить,
Что соткана игры твоей руками.
* * *
Дай еще день наслаждения мукой.
Холодом нежным казни и ласкай.
Если ж умру в горьком счастье -
Сверхзвуком
Чувства мои унеси к облакам.
Скорбь их сольется с дождливым ненастьем
Бурей промчится в немилых краях.
Тихо падут благодарные капли
В землю, где листвится сущность твоя.
Древо любви твоей – звездные искры.
Льдом и огнем они бродят во мне.
Чтобы и в радости был я неистов.
Скорбно любил, как никто на земле.
Дай еще день наслаждения мукой.
Холодом нежным казни и ласкай.