– Родная сестра Гульки. И наша с тобой сестра.
– Маленькая Аля? – до Полины с трудом доходит смысл сказанного Татой. – Разве она…
– В том-то и дело, что она жива. У тебя будет возможность в этом убедиться. И даже поговорить с ней.
– Тогда что означает эта фотография?
– Я не знаю.
– Дурная шутка?
– Или предупреждение об опасности.
– Почему-то отправленное тебе, а не ей?
– Я не знаю.
– А кто-то другой, кроме тебя… Не получал подобных фотографий?
– Я не знаю, не знаю, не знаю!..
Слова тяжело переваливаются через борта лодки с высоким носом и задранной кормой – и ненадолго скрываются из виду, чтобы всплыть где-то возле мочек Полининых ушей. Всему должно быть логическое объяснение, оно отыщется наверняка, если взглянуть на ситуацию непредвзято. Примерно так убеждает себя Полина. Нужно сказать об этом маленькой художнице, но говорить некому. Тата исчезла. Растворилась в чреве дома, оставив после себя мокрые следы.
– Тебе не жить, чухонская дрянь!..
Бэнг-бэнг-бэнг.
После того как Маш проскрежетала это, Белка зажмурилась в ожидании стука падающего тела. Но стука не последовало. Аста рассмеялась красивым и очень взрослым грудным смехом:
– Куррат! Ты еще глупее, чем я думала!..
Кто-то хлопнул дверью, кто-то уронил стул; кто-то сбежал по ступенькам в сад, задев при этом бессмысленное нагромождение латунных трубочек – «музыку ветра». Кто-то разбил тарелку, кто-то громко и коротко залаял… Лаял, конечно же, Дружок. Но когда Белка открыла глаза, Дружка на веранде не оказалось. Как не оказалось ни Асты, ни МашМиша, ни Лёки. Только Шило изо всех сил раскачивался на стуле и хихикал.
– Здорово они помахались, – заявил Шило. – Никакого кина не надо!
– Иди спать, – Белка вовсе не была настроена обсуждать произошедшее с девятилетним сопляком.
– Как думаешь, она ее уроет?
– Кто – «она»? Кого – «ее»?
– Чухна – куряку.
– Что это еще за куряка?
– Куряка – которая курит. Я сам видел.
– Видел – ну и молчи себе в тряпочку.
– Я и молчу. Так уроет или нет?
– Не говори глупостей, Шило.
– Хорошо бы, чтобы урыла… – в голосе мальчишки послышались мечтательные нотки.
– Никто никого не уроет, – заверила Шило Белка. – И вообще, забудь обо всем, что видел. И никому не рассказывай. Настоящий мужчина именно так бы и поступил. Ты ведь настоящий мужчина?
– А то! – в подтверждение Шило стукнул себя кулаком в грудь и даже перестал раскачиваться на стуле.
– Вот и молодец. Теперь отправляйся спать и…
– А что это ты мне указываешь? Ты не бабка и вообще…
– Я – твоя сестра… Хоть и двоюродная, но сестра, – помолчав, Белка неуверенно добавила: – Старшая.
– Ха! Мы знакомы без году неделя. Тоже мне, сестра выискалась…
Неизвестно, чем бы закончились препирательства, если бы не появившаяся на веранде Парвати. Подозрительно взглянув на обоих внуков, она произнесла:
– Что тут происходит?
– Ничего, – в унисон ответили Шило и Белка.
– Не валяйте дурака. Я слышала шум. Зулейки что-то отчебучили?
«Зулейки» – так Парвати зовет старших внучек. Универсальная кличка иногда настигает и Белку: поди-ка сюда, зулейка! Что означает это слово, Белка не знает, но спросить у Парвати не решается и строит собственные предположения. Классическая зулейка почему-то видится ей солисткой «Ленинградского диксиленда», где терзают контрабас и прочие инструменты папины скелеты. Лучше всего у зулейки получается песня «Лаванда, горная лаванда», хотя мелодиями и ритмами зарубежной эстрады она тоже не брезгует. По многочисленным просьбам зрителей зулейка может исполнить кое-что из репертуара остро модных певиц Патрисии Каас и Дезирлес.
Это и называется – отчебучить.
Но «отчебучили» в контексте Маш и Асты звучит слишком легкомысленно, а ведь речь идет о жизни и смерти одной из зулеек. Маш – не тот человек, чтобы давать пустые обещания, если уж она сказала «пристрелю», значит пристрелит. В свое время Белку от скорой поездной расправы спасло лишь примерное поведение, но Аста не из тех, кто будет вести себя так, как хочет Маш. Угроза выпущена на волю, ее свинцовое неповоротливое крыло до сих пор висит над верандой; оно то и дело задевает «музыку ветра» – латунные палочки испуганно позвякивают и жмутся друг к другу. Белке тоже хочется к кому-нибудь прижаться. К кому-нибудь очень родному – маме или папе. Парвати для этих целей не годится – слишком уж строга.
– Ну-ка, рассказывай!.. – Одна из многочисленных рук Парвати ухватила Шило за подбородок и крепко сжала его.
– Нечего рассказывать, – заныл Шило. – Это собака. Она… толкнула Миша, а Миш… разбил тарелку. Вот и все.