Он так же охотно открывался перед ней сам, рассказывал, о чём думал и что чувствовал до их встречи, и то, о чём думает и чувствует сейчас. Воспоминания детства, забавные и печальные семейные истории, места, в которых он бывал, книги, которые читал, случаи, когда он садился в лужу или оказывался на коне, – в дело шло абсолютно всё. Её искренний интерес не оставлял места ни сомнениям, ни смущению. Она умела и посмеяться вместе с ним, и унять давно терзающую его горечь. Он научился разделять с кем-то жизнь, которая раньше принадлежала только ему, и чертовски быстро привык к этому – и полюбил. Был всего один момент, одно воспоминание, которым он с ней делиться не собирался. Хотя о каком делении речь, ведь она сама там была, являлась героиней его самой заветной истории. И всё-таки ему казалось неправильным рассказывать свою часть про то, что они пережили вместе.
Как он боялся сделать ей больно. Неважно, что она могла ему одной рукой все кости переломать, сила её нечеловеческая была неважна, заниматься любовью – это совсем про другое, особенно впервые. Даже в своём первом бою он так не нервничал, как тогда, когда им выпал шанс остаться вдвоём на всю ночь в уединении домика в глубоком тылу. Она же такая тонкая, изящная, несмотря на всю свою силищу, кожа у неё такая нежная – от чего только пули отскакивают. Она неопытная, в конце концов, для неё всё в новинку, а его вдруг придавил груз ответственности за происходящее. Начала она смело – будто из окопов на врага неслась, но потом оробела, и тут уж ему пришлось взять всё в свои руки. Он и собирался сразу, конечно, хотя должен был понимать: с Дианой так не выйдет, пока она сама не согласится уступить. Всё дело в ощущениях, которых она никогда раньше не испытывала. Когда первый раз – это ошеломляет. Хотя он тоже был ошеломлён не меньше: когда действительно любишь кого-то, это всё настолько меняет, никакой предыдущий опыт не может к такому подготовить.
Он начал с того, что раздел её – при свете. Он в первый раз тогда видел её обнажённой и не мог себе позволить упустить ни одной детали. Всё было медленно, чувственно. Она была в своём нелепом секретарском наряде, а не в доспехах. Он этому мысленно порадовался, потому что с обычной одеждой мог совладать легко, а вот броня, ремни – не хотелось во всём этом запутаться и испортить момент. Он раздевал её и целовал, изучая глазами и губами одновременно. Её кожа наливалась розовым сиянием – не от смущения, от желания. Девушка должна очень хотеть, чтобы для неё всё прошло легче, он не мог вспомнить, говорил ли ему кто-то об этом или он сам додумался.
Ей он раздевать себя не позволил, разделся сам и решительно отвёл её руки от своего тела, нежно сжал кисти, поцеловал кончик каждого пальца, прежде чем потянуть её за собой к кровати. Он бы просто не выдержал, если бы она его трогала, ему и так потребовалась вся его сила воли, чтобы не спешить. Она лежала перед ним, как… как богиня. Это слово подходило ей лучше всего. И он склонился перед ней, над ней, не помня себя от любви и восхищения. Она трепетала под его прикосновениями, он никогда не чувствовал ничего прекраснее, чем эта её лёгкая дрожь. Он закрыл глаза, ослеплённый, но всё равно видел её.
Какие ласки будут слишком смелыми, а какие подойдут? Он слушал её тело, чтобы уловить малейший намёк на недовольство, сопротивление, но она отзывалась на каждое его движение так естественно, так правильно. Он целовал её длинную шею – бережно, чтобы не оставить следов, несмотря на то, что ему не по силам было запятнать её кожу. Ласкал грудь – идеальную, заполнявшую его ладони. Она вскрикнула от неожиданности, когда он прикусил сосок, но не отстранилась, наоборот теснее прижала его голову, зарывшись пальцами в волосы на затылке. Когда он соскользнул ниже, её соски были алыми, как земляника, а она постанывала, глубоко и часто дыша. Он же просто задыхался ею, не мог надышаться её запахом.
Он целовал её нежный живот, с восторгом ощущая, как напрягаются и расслабляются мышцы под его губами, и чуть помедлил, прежде чем продолжить. Он не почувствовал в ней ни малейшего протеста, когда положил ладони на внутреннюю сторону её бёдер и развёл в стороны её бесконечно длинные ноги. Её кожа была как атлас под кончиками его пальцев, он гладил её и не мог остановиться. Не от нерешительности: видеть её такой, прикасаться к ней вот так – этого было почти достаточно. Она вздрогнула и выгнулась всем телом, когда он всё-таки решился и провёл языком по складочкам влажной плоти, и раздвинула ноги ещё шире, позволяя. Ни одна ласка не могла быть слишком смелой для неё – он вообще не должен был сомневаться.
Он долго ласкал её языком и пальцами, а потом взял – готовую, расслабленную, раскрытую. Она сжалась, когда преграда внутри её тела поддалась под его напором, и он замер, войдя до конца, чтобы дать ей привыкнуть. Он лежал на ней, опираясь на локти, сцеловывал капельки пота с нахмуренного лба и висков, пока не почувствовал, что можно. Тот момент, когда разгладилась складка между её бровей и скептическое выражение «и весь шум из-за этого?» стекло с её лица, он не забудет никогда. Каким удивлённым стало её лицо, какими мягкими были приоткрытые губы. Как широко она распахнула глаза, с какой силой вцепилась в его плечи. Что он пережил в тот миг, как заново осознал себя – этого он не будет ей рассказывать, потому что просто не сможет объяснить словами.
Самое главное она и так поняла, а остальное он оставит только себе. Чтобы беречь и лелеять как самое главное своё сокровище, которое будет с ним, даже когда им с Дианой придётся расстаться.</p>