Владимир Тендряков
Онега
Я теперь все больше и больше становлюсь горожанином. Раньше каждую весну охватывала ностальгия. Да, да, ностальгия — причудливая болезнь, тоска по родине. А моя родина — село, северное село с тяжелыми облаками, навалившимися на позеленевшие крыши изб, с черной влажной хвоей угрюмых лесов, с утренними туманами, сочащимися сквозь речную осоку, и взбесившимися закатами над сонными, равнодушными ко всему стогами сена. В ту пору, когда на столичных скверах лопались почки, начиналась тоска по зелени, настоящей зелени, не огороженной чугунными решетками Тверского бульвара, не подстриженной старательными садовниками на газонах, по зелени вольной, необихоженной, изобильной. Вечерами задирал голову кверху, надеялся увидеть закат, пусть городской, пыльный, тусклый, но дома закрывали его. Хотелось услышать запахи распаренной влажной земли, но проносящийся грузовик обдавал ароматом бензина. Ноги тосковали по освежающей росяной тропинке, но приходилось ощущать каменную твердость асфальта и то сквозь подметки, так как в городе не принято ходить босиком…
Все это я испытывал раньше, теперь привык к городу. Но иной раз замечаешь среди ярких городских фонарей луну, неприметную, смущенную, словно будничного прохожего среди сверкающей карнавальной толпы. Замечаешь, и вдруг перед тобой встает картина: та же луна, только величавая, торжествующая, и голубой туман, поднимающийся с сырого луга, впитавший в себя лунный свет, и огромные зароды сена, напоминающие настороженно дремлющих, давно исчезнувших с лица земли мамонтов. Вспомнишь все это, а вместе с тем вспомнишь, как пахнет тихой ночью сено, тинистый ветерок с реки. Воспоминания тревожат, копятся и в конце концов выливаются в желание — хорошо бы снова попасть в мир речных туманов, стогов сена, бревенчатых изб. Но эти желания сразу не исполняются. Всегда находится куча дел. Город как омут, из него быстро не выскочишь.
Несколько лет я мечтал попасть на север. Хотелось ехать без всякой цели, для того чтоб просто глядеть, ощущать и не заботиться о том, будет ли какая польза для твоей работы.
Просто глядеть! Полные, то ленивые, то быстрые реки. Плоты кувшиночных листьев в черных заводях. Сумрачное серое небо, опускающееся до жесткой щетины еловых лесов. Серые, под воробьиный цвет избы, шпили дряхлых церквей среди них. Просто глядеть! Ведь когда-нибудь можно же доставить себе такое скромное счастье.
Мои дорожные мытарства согласился разделить студент из города Кирова Боря Филев. Его отец был моим школьным учителем, а я в самый последний год войны учил Борю незамысловатому ремеслу солдата, показывая, как делать перебежку, как окапываться. Сейчас Борис кончает институт, выше меня на полголовы, и объемистый рюкзак на его спине выглядит маленьким.
Начальным пунктом своего путешествия мы выбрали Каргополь, в котором когда-то прошло несколько лет моего детства. Рядом из озера Лача начинает свой путь к Белому морю река Онега. Вокруг глухие леса, множество рек, речек, речушек, озера и озерца, набитые рыбою и утками, пасущимися по камышам. Встретятся нам и деревни с могучими северными избами и рублеными деревянными церквушками… Мы не ошиблись в выборе!
Скрипящий всеми своими суставами старый автобус не слишком бережно несет нас по разбитой дороге через деревянные мосты, вдоль полей. Автобус битком набит. Какой-то маленький усатый человек в соломенной шляпе, вооруженный спрятанными в чехлы удочками, приглядывается к нам…
И вот Онега, в самом своем начале широченная, как озеро. Крыши домов и белые стены каргопольских церквей, кажется, растут прямо из воды. Вот и мост! Он такой же, каким был двадцать шесть лет назад, разводной, на плаву. Я хорошо помню его, много раз сидел на нем и таскал уклеек на леску, привязанную к простой палке. Ходил здесь тогда пароходик «Никитин». Ну, он-то, верно, давно на покое. Как-никак прошло четверть века, а «Никитин» и в те годы считался уж «старичком».
Мы еще не успели сбросить с себя мешки в комнате Дома крестьянина, как подошел автобусный попутчик — тот самый невысокий, усатый, в соломенной шляпе и на зависть добротных сапогах. Он вежливо поздоровался, с некоторым смущением бегая черными глазами, спросил:
— Вы, кажется, намереваетесь путешествовать?
— В некотором роде.
— Может быть, пойдем вместе?
Через пятнадцать минут московский поэт Юрий Коринец разбирал свой объемистый рюкзак. Довольно любопытная картина: вместо соломенной шляпы на голове тюбетейка, усатое лицо сосредоточенно — напоминает восточного торговца, — вокруг него появляются самые неожиданные предметы.