Мы входим в глубь маленького селения…
Сколько раз в дождь ли, при солнце ли, просто ли под хмурящимся небом мы, минуя первый дом, перешагивая незримую черту околицы, окунались в тихую сельскую жизнь с овцами, курами, с таращащими на нас глаза ребятишками или же попадали в еще не достроенный, не до конца обжитой рабочий поселок со свежими пнями посреди улиц. Мы всматривались в каждую деревню, в каждый поселок, как в нового знакомого, запоминали его, чтобы тут же при следующей встрече забыть.
Это же селение не походило на те, что попадались у нас на пути. Оно густо заселено. На крылечках, на улицах, в окнах — всюду народ. Но не заметно при таком многолюдии движения, нет оживленности.
Мы идем, а со всех сторон повернуты к нам старческие, сморщенные лица, они неподвижны, скучны, равнодушны, и только когда приглядишься, видишь глаза, много глаз, тускло любопытных и удивленных. Старичок, к которому мы обратились с вопросом, где нам найти директора, смутился, встрепенулся и, изобразив на безбородом, сплошь состоящем из одних морщин липе виноватую улыбку, приподнял над лысым черепом мятую кепку:
— Здрасьте!
Под взглядами разномастных стариков и старушек, по всей вероятности изнывающих в этом тихом и красивом углу от безделья, мы промаршировали вокруг дома.
А место здесь по-настоящему красиво, Даже героично: дома стоят посреди пологой и чистой полянки, река, сердитая и неукротимая, рвется вперед, плещется среди каменных валунов, а напротив величаво дикий лесистый берег…
Мы оказались перед домиком с вывеской «Медпункт».
— Скажите, где найти вашего директора?
В окне показалась рослая, со взбитыми завитыми волосами девица, кивнула кому-то в комнате, и на крыльцо выскочила другая девушка с простовато курносым деревенским лицом, сразу смутившаяся перед нами. Она вызвалась проводить.
За письменным столом сидит худощавый человек в тесном пиджаке, из коротких рукавов которого вылезают мослаковатые руки. Подняв вверх подбородок, из-под натянутого на самые глаза козырька фуражки он разглядывает нас, четырех грязных и мокрых парней, неожиданно ввалившихся в его чистенький кабинет. Мы обстоятельно объясняем: так и так, пробираемся вниз по Онеге, слышали — у вас есть транспорт, не откажите в помощи. Директор слушает, глядит из-под козырька, и ничего нельзя прочитать на его лице — ни неприязни, ни сочувствия. И вдруг он разводит руками, начинает сыпать дружеской скороговоркой:
— Рад бы помочь, ребята. Всей душой! Понимаю, ребята, ваше положение. Но, ребятки, транспорт-то у меня слабенький. Лодка-то есть, но моторы-то при ней… Должно быть, вы, ребята, знаете, что у нас тут начинаются Бирючевские пороги… Ну вот, видите, слыхали про них. Течение такое — лошадь с ног валит. Нет, ребята дорогие, всей бы душой, но не могу. Спустить-то мы вас спустим, а обратно не поднимемся, придется тащить назад лодку на веревках. А вы сами видели нашу организацию, наш народ сам себя носить не может… Обслуживающего персонала — двое мужчин да я третий. Не могу, ребята. Если только на четыре километра вас спущу. Там сплавучасток. У них тоже есть моторные лодки. Но вряд ли и они согласятся вас везти. По Большой голове и их лодки тоже не поднимутся. Четыре километра — пожалуйста!..
Четыре километра всего! И этот человек был нашей путеводной звездой! Он искренен, он даже сокрушен нашим видом. Только четыре километра, вплотную к этим Бирючевским порогам, вплотную к его центральному месту, Большой голове, — и ни на шаг дальше.
Мы обсуждаем, как быть, директор продолжает разводить руками. Открывается дверь, входит рослая девушка, та самая, что мелькнула перед нами в окне медпункта. Она одета в новый лыжный костюм, из-под брюк выглядывают кокетливые туфли, прошла, вскинув надменно сухую копну завитых волос, крепкая, статная, скосила глазом на нас, унылых, замученных, заляпанных грязью, мокрых и мятых.
— Михаил Павлович, тут новенькая просит, чтоб ее переселили к подруге, — она нервно постукивает пальцами по углу стола, а лицо по-прежнему замкнуто, выправка горделива.
Директор отмахивается.
— Ладно, утрясем.
А она не уходит, возвышается над столом, глядит в стену, и только нет-нет да ее глаз настороженно и жадно косит в нашу сторону. Новые люди в этом глухом месте, пусть помятые, пусть грязные, измученные, непривлекательные, но новые, нагрянувшие внезапно из обширного внешнего мира, наглухо закрытого лесами.