И, как в любом деле, на сплаве есть свои артисты, художники, вооруженные баграми. Встаньте на бревно, хотя бы на самое толстое, попробуйте удержаться на нем, когда оно лежит не на берегу, а плавает в воде. Оно легко вертится, малейшее движение, неосторожный жест рукой — и вы окажетесь в воде. В Каргопольском музее на скромном месте среди других фотографий висит одна: четверо мужчин, вооруженных баграми, стоят на одном плывущем бревне. Вчетвером на бревне, стоя во весь рост, они переезжают Онегу. Тут всем четверым нужно действовать так слаженно, как одному, все четверо должны стать единым организмом. Очень распространенный трюк среди сплавщиков — поставить бутылку на конец гладкого бревна, переехать за реку и вернуться обратно. Бутылка (разумеется, если она не порожняя) в этих случаях становится наградой артисту. Впрочем, теперь такое артистическое искусство запрещается, так как оно идет вразрез с правилами техники безопасности. Вдохновенные артисты тоже порой ошибаются, а здесь ошибка не всегда-то кончается одним купанием, бывают и несчастные случаи.
Но вернемся к заторам. Каждый год на мастерском участке Ямщикова, особенно весной, вода заносила на берег целые горы бревен, каждый год немноголюдной, в три десятка человек, бригаде приходилось разбирать их.
Для того чтобы отделить опасную низину, куда набивались бревна, от реки, решено было построить дамбу.
Я иду по этой дамбе. Вся она сложена из валунов, местами ее высота почти в два человеческих роста, местами в рост. Дамба тянется вдоль берега. Я иду, пугаю разгуливающих по ней коз, а конца дамбе нет. Камень к камню, крупные ноздреватые валуны, гладко обтесанные рекой булыжники — почти на четверть километра тянется дамба. Она сложена зимой, в промежутки между основной работой. Всего каких-нибудь тридцать человек сооружали ее. Три десятка, одна бригада Ямщикова, без всякой помощи, без каких-либо механизмов, орудуя веревками и жердями. Вся эта дамба весит, наверное, многие сотни тысяч тонн. Значит, каждой паре рабочих рук пришлось поднять и перенести сотни тонн камня. Сотни! И это в промежутках между лесозаготовками (сплавщики зимой работают в лесу), это при лютых морозах, голыми руками, с помощью одной-единственной лошаденки!
Я шагаю по дамбе, разглядываю и удивляюсь. Памятник труда! Просится дежурное слово — «героического». Нет, не героического, памятник обычного, рядового труда. Об этом не писали в газетах, это не славословили на митингах, возможно, обмолвились раз-другой добрым словом на собрании и забыли, приняли как должное. И действительно, что тут прославлять, кого удивишь крохотной дамбой, если воздвигаются плотины, перерезывающие необузданные сибирские реки, запирающие наглухо Волгу. Без гордости, как на должное смотрят и сами рабочие на свою дамбу, никто из них не указал нам на нее, никому в голову не пришло похвалиться. Сотни тонн камня пусть на сильные, пусть на привыкшие к тяжелой работе руки, сотни тонн не на железный ковш экскаватора, не на кованую стрелу подъемного крана, не на моторы, мощь которых измеряется табунами лошадиных сил, а на пару человеческих рук!
Да, обычное, да, заурядное, да, повседневное! Удивляет это только потому, что труд наглядно сохранился, он в этих камнях, и когда ступаешь по ним, то невольно прислушиваешься к их безмолвному воплю: «Сколько нас здесь! Какие мы тяжелые! Попробуй хоть приподнять одного из нас!» А сколько труда у этих ребят, с которыми я ночевал бок о бок, не сохранилось в таком наглядном виде. Заторы бревен, разобранные ими, не оставили после себя следа, тяжелые, набухшие, водой бревна уплыли по воде. А просто окатка бревен с берегов, а выкатка в штабеля, а сопровождение караванки, а зимние лесозаготовки! Если б весь этот труд овеществился, наверно, выросла бы каменная пирамида не ниже удивляющей человечество любой из египетских пирамид!