Выбрать главу

— Работал.

Оказывается, она знала моего отца, мою мать и меня, когда я еще был школьником. Я же помню ее мужа. Как мне его не помнить, когда он был директором нашей школы, не раз отчитывал за провинности в своем кабинете! Вот уж воистину неисповедимы пути твои, господи.

После этого я ходил по каргопольским улицам, выжидательно оглядываясь: а не окликнет ли меня еще кто-нибудь? Нет, больше не окликнули.

4. ЕЩЕ ОДИН СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

А все-таки я встретил еще одного старого знакомого. Пароходик «Никитин», оказывается, жив, до сих пор трудится на реке Онеге и озере Лача. Старичок выглядит молодцевато — выкрашен в белую краску, посвистывает на два голоса: то хрипловатым баском, то дискантом молодого петушка.

Сейчас он везет нас к озеру. На палубе довольно многолюдно: женщины с корзинами, парни с напущенными на сапоги клешами, добродушный пехотный капитан с женой, детьми, фотоаппаратом и престарелым бодрым отцом.

Выползает на солнышко еще один старик — спина сгорблена, потухшие глаза впали, сквозь серую щетину видна желтая, нездоровая кожа. Он опирается на костыль, с трудом находит себе свободное место, с натугой опускается на него. Отец капитана, поглаживая сивую бороду, ощупывает своего соседа маленькими оживленными рыжими глазками. Тот понуро сидит, подставив острые плечи и сухую спину под солнечное тепло.

— Да никак Колька! — окликает весело сивобородый.

Старик лениво поднял сморщенное веко.

— Не признаешь, что ли? Да ведь мы с тобой вместе в училище бегали. Никиту Гущина помнишь?

Старик открывает второй глаз, смотрит прямо в бороду собеседника и безнадежно качает своим выгоревшим картузом. Нет, он не может узнать по сивой бороде своего школьного дружка. Но это не смущает соседа, он весело продолжает допрос:

— Заболел, поди? А ведь ты таким, прости господи, буяном был. Ну, чистый разбойник… — Он оглядывается, старается привлечь внимание окружающих. — Всех бил, никому спуску не давал. Зимой, бывалоча, возле дороги в снег зароется и ждет. Подойдешь, а он из снегу-то прямо на тебя… Ох и буян! — Нагибается к старику и громко кричит в лицо: — Слышь, о тебе рассказываю. Буян, говорю, был!

Старик вдруг заговорил глухим, словно из подвала, голосом:

— Толкуют: в Архангельск поезжай, там операцию сделают… А зачем мне Архангельск? Вот домой еду, там умру… Архангельск. Нужна мне ваша операция…

А сивобородый возбужден, торжествующе, с улыбочкой оглядывается, повторяет:

— Ну, какой был отпетый! Просто порох. Ведь что только он не выкидывал…

Вот и они через много-много лет встретились. Этот Колька-буян, Колька отпетый, когда-то колотивший его, сивобородого, сидит, сгорбился, опирается трясущимися руками на костыль. Колька едет умирать, а сивобородый еще крепок, на нем недорогой, но добротный костюм, рядом сын, небрежно набросивший китель с блестящими погонами, внуки, возящиеся с фотоаппаратом. Как не быть довольным! Он даже забывает посочувствовать, весь отдается своему торжеству, несколько раз назойливо повторяет:

— Ведь мы одногодки, вместе в училище бегали. С одного года мы оба, — и расправляет плечи, глядит на всех добрым, улыбчивым взглядом.

5. ОЗЕРО ЛАЧА

Луковицы каргопольских церквей давно утонули в темной воде. Озеро Лача.

Боря Филев оглядывает залитую землю, говорит:

— Впервые в жизни вижу столько воды.

Он еще ни разу не видел моря.

Озеро Лача действительно обширное: впереди вода сливается с небом, и позади тоже только небо и вода, левый берег рядом, правый же маячит, как мутная полоска тумана, кажется, стоит дунуть ветру, как его не станет. Лача просторное, но не глубокое. Самая большая глубина — всего семь метров, фарватер, по которому сейчас старательно шлепает наш ветеран «Никитин», метра три — не больше, в иных же местах можно пройти многие километры, а вода будет доставать едва до колен.

Светило солнце, дул ровный, довольно прохладный ветер, разбегалась по воде извилистыми дорожками синяя рябь. Изредка виднелась вдалеке одинокая рыбацкая лодка. Пароходик «Никитин» размеренно шлепал колесами. Впереди же, над горизонтом, поднималась на дыбы тяжелая, мрачная туча. «Никитин» шел прямо на нее.

Но вот чайка, поднявшаяся над носом парохода, смята ветром и отброшена куда-то за корму. Поднялись волны, украшенные барашками. Они с озлобленностью молодых щенят начали набрасываться на «Никитин», по-прежнему деловито шлепавшего неуклюжими, производства чуть ли не конца девятнадцатого столетия колесами.

Ударили первые капли по палубе. Пассажиры повалили вниз, под укрытие.