Мальчик берется за канат. Сейчас, перехватываясь одними руками, он взберется по нему на самый верх. Цирк рукоплещет, к нему обращены тысячи лиц, и среди них особенно выделяются лица отца и мамы — родители давно помирились и тоже аплодируют.
Итак, он берется за канат обеими руками, готовясь подняться под купол…
И вдетая с таким трудом нитка выскакивает из ушка.
Внезапно в звуки музыки непонятным образом врывается оглушительный звон пощечины, и цирк сразу рушится, разлетается на мелкие кусочки. И вот уже нет ни арены, ни опилок, он стоит посреди комнаты, снова превратившись в маленького мальчика, и горько плачет.
1971.
In Memoriam (В память)
(Перевод В. Капанадзе)
Они сидели целой компанией и болтали о разных пустяках, как вдруг у него ни с того ни с сего пошла носом кровь.
Приятели посоветовали ему запрокинуть голову и некоторое время не дышать, уверяя, что с ними не раз случалось то же самое, и ничего — только здоровее стали.
Он в точности исполнил все, что ему говорили.
Но, наверное, этот способ лечения все-таки не годился, потому что, как только он снова вздохнул и чуть наклонился вперед, кровь хлынула с новой силой. Тогда вспомнили о паутине: надо засунуть ее в ноздри, положить на лоб кружочек сырого картофеля и прилечь. Уж это-то средство проверенное.
Он снова исполнил в точности, что ему говорили. Но когда поднялся с кушетки, лицо у него было землистого цвета, а кровь уже не лилась, а хлестала струей.
Тогда заговорили о больнице и о том, что, если дело принимает такой скверный оборот, тут уж ничего не поделаешь: все советы — побоку и скорее к врачу.
И вот его внесли на руках в больницу и оставили там, сняв с него рубашку и усадив на топчан для осмотра. Это было единственно правильным из всего, что до сих пор для него делали. Тут же появилась женщина-врач, она вышла из боковой двери, откуда доносились громкие возбужденные голоса: начинался новый год, и по этому случаю распределяли календари. Тяжело отдуваясь, врач положила доставшийся ей календарь на свою сумку и повернулась к больному.
Вначале он решил, что она разглядывает его нос, и несколько приободрился. А то ведь он уже, грешным делом, подумывал, не начало ли это конца, и приготовился к худшему. Но теперь, словно споря с самим собой, больной постарался придать лицу самое благодушное выражение, на какое только был способен, хотя и без особого успеха: как ты ни улыбайся, если у тебя под носом такое творится, ты в лучшем случае можешь рассчитывать лишь на то, что люди тактично отвернутся, чтобы тебя не смущать.
Врач, правда, не отвернулась, она ведь исполняла служебный долг. Вот только взгляд ее был направлен не на ту достойную жалости часть его лица, что была перепачкана кровью, а блуждал по всему лицу. Чем-то оно ее, похоже, заинтересовало. Это было заметно по тому, как докторша прищуривалась, словно рассматривала что-то издалека и никак не могла разглядеть, отчего на переносице у нее образовалась глубокая морщина.
Так продолжалось довольно долго, пока внезапно вся она не засияла, и тогда морщина на переносице сразу исчезла.
«Я спасен!» — подумал про себя пациент. Но не тут-то было, докторша ограничилась лишь тем, что спросила:
— Послушай, ты меня не узнаешь?
Первым его побуждением было ответить «нет», однако, посчитав это невежливым да и рискованным в его положении, больной предварительно взглянул на нее, чувствуя здоровенный сгусток крови в правой ноздре. Потом произнес:
— Нет, доктор, что-то не припоминаю.
— Черт побери, хорошенькое дело! — сказала она с загадочной улыбкой и, протянув руку к ящику стола, прибавила:
— Значит, не помнишь меня. Кстати… Ты родом случайно не из Калабасар-де-Сагуа?
— Оттуда, доктор.
— И тебе, конечно, теперь уже должно быть лет пятьдесят с хвостиком?
— Пятьдесят четыре, доктор.
— Вот: память, даже когда она приблизительна, все равно остается памятью. Ах, — вздохнула она, — мы стареем. Не думай, я не намного моложе тебя.
— Да? В таком случае вы хорошо сохранились, — пробормотал пациент и тут же почувствовал, что сгусток выскочил и кровь снова полилась.
— Стоп, а откуда ты знаешь, что я хорошо сохранилась, если, по твоим словам, ты со мной незнаком? — спросила докторша, приподняв бровь и лукаво улыбаясь.
— Так ведь… Да… Ну, человек ведь сравнивает, понимаете? Видите, я по сравнению с вами никуда не гожусь…
И тут докторша без промедления нанесла удар, который она долго готовила:
— Что у тебя и в самом деле никуда не годится, так это память. А это, могу тебя заверить, скверная штука.