«Может быть, — подумал он, — только кровоточит-то у меня не память, а нос».
Женщина принялась рыться в ящике стола. Она долго подбирала пинцет, потом вынула из шкафчика стеклянный сосуд со стерильной ватой. Но, повернувшись к больному, снова остановилась. Он был еще в состоянии разглядеть ее улыбку и глаза навыкате, смотревшие на него с высоты учености.
— А ты не мог бы сделать над собой усилие?
— Я уже пробовал, доктор, даже картофелину ко лбу прикладывал, да все без толку…
— Я говорю не о домашних средствах, — властно перебила она его и тут же, смягчившись, добавила: — Лечение — это мое дело, я имела в виду твою память.
Пациент поднял голову:
— Что ж, попробовать можно… Ведь пока живешь — надеешься, не так ли?
— Сейчас увидим. Скажи, ты помнишь в Калабасаре дом, что стоял напротив школы?
— Лавочка китайца? Его еще Перцем дразнили…
— Нет, подальше.
— А, вспомнил, такой зеленый домик, обшитый досками…
— Вовсе не зеленый и ничем не обшитый.
— Ну как же, доктор! Он стоял как раз по правую руку… Если вообразить, что ты повернулся спиной к школе и…
— Нет и еще раз нет. Он стоял слева. Каменный оштукатуренный дом.
— Знаете, столько времени прошло, что надо быть семи пядей во лбу, чтобы все упомнить.
— У меня не семь пядей во лбу, но зато абсолютная память. — Это было, видимо, главное, а возможно, и единственное ее достояние, и она не скрывала своей гордости. — Ты, например, мог бы сказать, кто жил в этом доме?
Больной, задумавшись, опустил голову и тут увидел, что перепачкан кровью уже до пояса и что к животу его прилип комочек той самой злосчастной паутины. Он засопел и вдруг радостно поднял голову:
— Вспомнил! Семья Лопеса Тропы, доктор!
— Нет. Ты заехал в квартал Лос-Чивос. Лопесы Тропа всегда жили именно там. Со стариками их было пятеро. Трое детей: Роса, что вышла замуж за директора электростанции, Алехандрина, которая умерла год назад, и Нило, самый младший, он остался холостяком и жил с родителями. Ну, что скажешь? — торжествующе спросила она.
Часы на стене пробили пять раз, и больной отметил про себя, что уже битых три четверти часа сидит здесь, разгадывая загадки. Воспользовавшись минутной тишиной и улыбкой врача, ожидавшей признания ее достоинств, он решился.
— Да, здорово, ну, а как насчет этого? — спросил он, осторожно придвигая к ней свой нос.
— Это все пустяки, Аурелио Линарес, — ответила она, сделав ударение на имени. Больной приуныл, но постарался изобразить на лице воодушевление:
— Черт подери, вы и имя мое знаете.
И тут докторша с неожиданной энергией, хотя и любезно, сказала:
— Попробуем тебе помочь, Аурелио.
— Да-да, пожалуйста, помогите мне, доктор.
И, устроившись поудобнее, он приготовился к осмотру, однако врач, и не подумав приступить к делу, принялась нанизывать слово на слово:
— Слушай меня внимательно: перед тобой большой класс, сорок или пятьдесят учеников, и учитель, которого зовут Северо. Что это тебе напоминает?
— Да… что угодно. Что хотите.
— При чем тут что я хочу? Речь идет о том, что было когда-то и теперь хранится в святилище памяти. Просто ты должен вспомнить.
— Тогда… Наверное, это школа?
— В самую точку, — обрадовалась докторша. — Теперь слушай. У одного из учеников светлые волосы и красное родимое пятно на щеке. Кто это, по-твоему?
— Во всем нашем городке такая родинка была у меня одного. Стало быть, это я, доктор. — И, торопясь извлечь из сказанного хоть какую-то пользу, он добавил с вымученной улыбкой: — Но теперь, после всей этой истории с носом, родинка небось и не видна совсем?
Врач оставила его последние слова без внимания.
— Все идет хорошо, — сказала она и продолжила: — У одной ученицы, примерно твоего возраста, немного выпуклые или, лучше сказать, выразительные глаза. Кто она?
Словно сквозь кровавую пелену больной видит пристальный взгляд докторши. По правде сказать, он ничегошеньки не помнит, но, понимая, что на карту поставлена его жизнь, решает рискнуть:
— Это вы, доктор!
— Прекрасно, что и требовалось доказать! Конечно, это я! — Она чуть не подскакивает от радости. — А теперь назови, пожалуйста, мое имя.
Больной побледнел как полотно, руки его онемели, лоб похолодел. Он делает такое отчаянное усилие, что голос у него срывается в нелепом крике:
— Тереса!
Докторша разочарованно мотает головой. Ее земляк напрочь лишен памяти. Он внушает ей почти отвращение. Но больной не успевает этого понять. Он еще больше побледнел и валится назад. И тут происходит чудо, о котором, к сожалению, не догадывается врач: в считанные доли секунды пациент вспомнил всю свою жизнь — со времени, когда его еще носили «на ручках», до того момента, когда внесли в больницу на руках.