Всю ночь я не спал. Слова Курта встревожили меня сильнее орудийного обстрела и ночных бомбардировщиков русских».
– Алексей Прокофьевич! – пошутил Гусев, когда Сьянов закончил читать листок. – Не твой ли это бывший «заместитель» агитирует?
– Я и сам об этом подумал, – отшутился Берест, – Только его Карлом звали.
Вторая запись была иного содержания. Ее сделал, по-видимому, пожилой солдат, из тех, кто недавно попал на фронт, – тотальных.
– «Одер – река немецкой судьбы. Хорошо, что радио об этом не устает твердить. А еще убедительней – приказ фюрера. Предусмотрительность никогда не вредит делу. Могут найтись такие, что побегут и с Одера, как побежали с Вислы. Пусть теперь попробуют. Я первый пущу автоматную очередь в беглецов. Так велит фюрер. Жаль, что раньше подобного приказа не было. Совесть многие потеряли. Трусости поддались. Другого не скажешь. Ведь у самой Москвы и на Волге уже были, а потом… Ужас! Вот и мы до предела сократили фронт.
Теперь пустим в ход новое оружие. Надо только продержаться. Я верю в тебя, Одер, река нашей судьбы! С нами бог и фюрер!»
Раздались голоса:
– Этот не нюхал еще пороху, видать.
– Глупец!
– Сколько таких приказов фюрер издавал!
– Что вы от него, дурака безмозглого, хотите? – пожал плечами Сьянов. – Видно, он уже так ничего и не поймет в жизни.
– Поймет. Вот ударим по Берлину – все поймет.
– Во-во, как тот волжский Курт.
Последняя запись принадлежала офицеру, по-своему искавшему успокоения.
– «Тяжелая обстановка на фронте. Кто бы мог думать, что мы доведем себя до такого позора?! И отчего это тянут с новым оружием, неужели все еще не настал для этого момент? Ведь уже давно оно обещано нам. У меня никогда не было черной мысли о поражении. Нет ее и сейчас, хотя сегодня Н. сообщил мне что-то невероятное. Говорит, что французская газета «Комба» еще в конце прошлого года опубликовала секретную записку генерала Штюльпнагеля, которую кому-то удалось выкрасть, Гитлер потерпел еще более страшный разгром, чем Вильгельм Второй в первой мировой войне, утверждается в этой записке.
Правда, при всем том Штюльпнагель старается быть оптимистом. Говорит, что наше поражение – всего лишь случайность на пути завоевания всего мира. До чего договорился! Мы изо всех сил воюем, выполняя приказ фюрера, а генерал уже констатирует поражение. Как это можно! Он, видите ли, составляет план будущей войны. А эту куда ж деть, что с армией делать? Сдать русским? Или их союзникам? Позор! Сумасшествие!
Нет, я верю в других генералов. Верю в генштаб, этот мозг войны. Придумают там то, что нужно для победы сейчас, не может быть, чтобы не придумали!»
– Жди у моря погоды. Мозги-то у твоего генштаба, поди, уже набекрень.
– Да, записочки невеселые.
– Скребет, видно, за душу.
– Небось заскребет, если русские уже под Берлином.
– Учтите, товарищи, одно, – заметил Берест, – до Берлина хоть всего и семьдесят километров, но это сплошные пояса укреплений. Слыхали, что тотальщик пишет? Настраивайте себя на самые тяжелые бои.
Ночью командиров полков вызвал комдив. «Ну, видимо, пойдем в наступление», – подумал Плеходанов, пробираясь по траншеям на КП дивизии. Но предстояло другое. Комдив объявил приказ командующего фронтом: создать разведбатальоны, с помощью которых провести разведку боем.
По возвращении Плеходанов вместе с замполитом Субботиным инструктировал выделенных комбатами людей по частям, не дожидаясь общего сбора, чтобы не было скопления на КП.
Майор Твердохлеб прислал группу во главе с лейтенантом Греченковым. Пока тот докладывал, Плеходанов одобрительно разглядывал знакомое лицо: нос с горбинкой, плотно сжатые губы, крупный, волевой подбородок. Из сержантов вырос в офицера. Коммунист с сорок второго. На этого можно положиться.
Выслушал командира полка Греченков, по привычке склонив голову на левое плечо, как бы что-то прикидывая, и потом твердо произнес:
– Приказ командования выполним, товарищ подполковник.