ПОРУЧЕНО ПАРТИЕЙ
Когда я встречаюсь с молодежью и рассказываю о первых шагах Советской власти в Якутии, нередко задают вопрос: какой период или эпизод из тех лет мне больше всего запомнился?
Моя юность прошла в годы, когда каждый молодой человек должен был не просто найти свое место в революции, но и с оружием в руках защищать ее от многочисленных врагов. Время было тревожное, дни до краев заполнялись самыми разными делами, и сейчас, спустя почти шестьдесят лет, не так-то просто выделить главное. И все-таки я, как правило, отвечаю: моя работа в губчека. Она началась не совсем обычно, заставила с первых же дней окунуться в гущу событий, самому принимать решения, от которых могла зависеть не только собственная жизнь, но и судьба товарищей.
Я родился и вырос в III Мельжахсинском наслеге Мегино-Кангаласского района. Родители были неграмотными и, как большинство односельчан, жили в крайней бедности. С утра до позднего вечера они батрачили у местных богачей, чтобы как-то прокормить семью.
Революция не прошла мимо нашего улуса. Большие события развернулись летом 1920 года, когда местные органы власти начали проводить мероприятия по земельному переделу. Это были незабываемые дни. Лучшие земли богачей-тойонов передавались беднякам.
Я не стоял в стороне от этого дела: принимал участие в организации первой сельскохозяйственной артели «Сардана», а осенью уехал в город на работу в губземотдел. В январе 1921 года меня зачислили на одномесячные курсы по подготовке партийных и советских работников.
Где-то в это время в Якутск приехал мой старший брат Дмитрий. Он остановился у меня, но виделись мы с ним редко: днем уходили по своим дедам, а с курсов я приходил поздно вечером, когда он уже спал. Несмотря на трудное время, голод и опасности, жизнь шла своим чередом. Мы были молоды и нередко после занятий засиживались допоздна: мечтали, спорили, а то и веселились.
Однажды, придя домой, я заметил, что брат чем-то встревожен. Я подумал: кто-то из земляков привез неприятные вести из улуса, и спросил его об этом, но он отрицательно покачал головой. А за чаем вдруг начал рассказывать:
— Сегодня мне один человек говорил, что скоро произойдут большие события. В городе уже все подготовлено к тому, чтобы совершить переворот. Тебе, Алексей, надо поберечься, ты бы хоть вечером поздно не ходил…
Я знал — Дмитрий по пустякам тревожиться не станет. Из дальнейшего разговора выяснилось, что обо всем этом ему стало известно от истопника губвоенкомата Павлова. Губвоенкомат находился недалеко от нашего дома, и Дмитрий по вечерам частенько заходил к Павлову скоротать время.
— Ты знаешь, — продолжал брат, — по-моему, он не тот человек, за которого себя выдает. Он даже дрова-то толком колоть не умеет… Пьян был, может быть, поэтому так откровенничал? Грозился, что пришло время расправиться с комиссарами. Он и тобой интересовался…
В ту ночь мы заснули поздно. Я загорелся желанием проверить истопника. После долгих споров брат уступил и согласился познакомить меня с ним.
Вечером следующего дня мы отправились в губвоенкомат. Дмитрий прихватил табак-самосад, который тогда был большой редкостью и ценился на вес золота. Приходу нашему Павлов не удивился, встретил приветливо. Пока они с братом закуривали, я сидел в сторонке, посматривал на истопника.
«Да, ты действительно не та птица, за которую себя выдаешь, — думал я, глядя на его длинные белые пальцы. — В истопники ты попал, видно, не по своей воле…»
— Николай, — после очередной затяжки, начал брат. — Ты вчера предлагал одно дело и хотел познакомиться с Алексеем, — он кивнул в мою сторону и продолжал: — Поговори с ним сам, парень он хороший, не болтливый…
Когда мы остались одни, истопник начал подробно расспрашивать об учебе, о знакомых в городе, а сам внимательно и испытующе смотрел на меня. Я, наверное, внушал ему доверие: с каждой новой самокруткой он, словно после рюмки водки, становился все разговорчивее. Он много говорил о трудностях жизни, о «зверствах» чекистов, о том, что из Охотска движется отряд белых.
Я слушал его, делал вид, что верю и соглашаюсь с ним.
Через два дня, как мы и договаривались, я снова пришел к нему. Пока я раздевался и грелся у печки, меня не покидало чувство, что в комнате есть кто-то кроме нас. И действительно, вскоре из-за занавески, разделявшей комнатушку на две половинки, вышел интеллигентный молодой якут и обратился ко мне:
— Ну, давайте знакомиться. Моя фамилия Слепцов.
Руку он мне не подал, держался напыщенно. Казался он нервным, чем-то обеспокоенным, на его тонком лице заметно подергивались редкие усики.