Он набрал номер и стал ждать.
После четвертого гудка ответил женский голос. Это не был голос Эмилии.
— Алло? — прозвучал голос женщины.
— Алло, будьте добры мне Эмилию, — сказал Роджер.
— Кто это? — спросила женщина.
— Роджер.
— Какой Роджер?
— Роджер Брум.
— Я не знаю никакого Роджера Брума, — сказала женщина.
— Эмилия меня знает.
— Эмилии здесь нет. Что вам нужно?
— А где она?
— Пошла в магазин. Что вам нужно?
— Она сказала, чтобы я позвонил. Когда она вернется?
— Через пять-десять минут, — ответила женщина.
— Вы ей передадите, что я звонил?
— Я ей передам, что вы звонили, — ответила женщина и повесила трубку.
Роджер еще мгновение держал возле уха молчащую трубку, потом повесил ее и вышел из будки. Дежурный за столом одарил его недружелюбным взглядом. Часы на стене показывали почти два. Он думал, действительно ли Эмилия будет дома через пять-десять минут. Голос женщины по телефону был несомненно голосом цветной, с той манерой речи, которую иногда по ошибке можно приписать южанину, но которая на самом деле была чисто негритянской. И что мне так не везет, подумал он. Наконец, встретил первую действительно красивую девушку и, видно, он ей тоже очень понравился, и надо же так случиться что она цветная. Он начал думать, зачем же он вообще ей звонит, потом решил послать ее к черту и пошел обратно к полицейскому участку.
И к чему это все? — размышлял он. Зачем я все это откладываю? Это должно быть сделано, туда надо пойти, рано или поздно, и сказать им об этом, так уж лучше сейчас. И зачем мне звонить Эмилии, небось, она на крыше с каким-нибудь из этих «Персидских вождей», о которых мне рассказала, вовсю трахается. И черт с ней.
Мысль об Эмилии в объятиях какого-нибудь «Персидского вождя» приводила его в бешенство. Он и сам не знал почему. Он ее почти не знал, и все-таки мысль о том, что ею овладевает какой-нибудь полубандит, уж не говоря о всей банде, наполняла его слепой яростью, от которой у него зудели громадные кулаки. Стоило бы и об этом сказать в полиции — об этих сволочных юнцах, насилующих славных девушек, вроде Эмилии, правда, она все-таки, наверное, шлюха, коли им позволяет такое делать.
Он услышал голоса в парке.
Через пелену снега он услышал детские голоса — громкие, резкие, доносящиеся через снежную завесу. Звуки радости, полузабытые звуки — он с отцом на горке за деревянным домиком около железной дороги, где они жили, когда Бадди был еще маленький. «Вперед, Роджер!»— толчок сзади, спуск стремглав по горке, у него рот до ушей от счастливого смеха. «В|от молодец!»— кричит ему вслед отец.
Трое мальчишек катались на санях.
Он вошел в парк и сел на скамью в нескольких метрах от их горки. Широкий склон был весь укатан полозьями саней, Мальчикам едва ли было больше шести-семи лет. Или их пораньше отпустили из старшей группы детского сада или это были первоклашки, не старше этого. Двое были в старых лыжных куртках, третий — в зеленой болонье. У него вязаная шапка была натянута на лоб, уши и чуть ли не на глаза. Уж что он мог из-под нее видеть, было совсем непонятно для Роджера. Двое первых были без шапок, в волосах полно снега. Они вопили, визжали и орали: «Смотри! Смотри на меня!», с разбега пускали санки с горки, кидаясь на них животом, и летели вниз, визжа от счастья. Один из них завывал, как полицейская сирена. Роджер встал со скамьи и взобрался на горку, ожйдая, пока они вскарабкаются вверх. Мальчишки не замечали его, вовсю болтая, возбужденно переживая заново спуск с горки. «Ты видел, как я чуть в то дерево не влетел?..» Они везли санки за собой на веревках, и то и дело оглядывались на склон, предвкушая следующий спуск. Мальчишка в болоньевой куртке прошел мимо Роджера, набрал побольше воздуха и повернулся к спуску, готовый броситься вниз.
— Привет! — сказал ему Роджер.
Мальчонка задрал голову, глядя на него из-под вязаной шапки, которая сползла ему прямо на глаза. Он вытер варежкой сопливый нос, промямлил: «Привет» к' отвер нулся.
— Здорово кататься сегодня? — спросил Роджер.
— Угу-мм… — промямлил мальчишка.
— Можно, я прокачусь? .
— Чего?
— Можно, я прокачусь?