Ученики из младших классов – подштанники, как называет их Никки для краткости, – пробегают по мощеным дорожкам, но никто не приближается к нашему маленькому отряду. Они держатся на расстоянии – нервно одергивают чересчур накрахмаленные белые рубашки, закрепляют пряжки ремней, поправляют плиссированные клетчатые юбки. Никто не осмеливается посмотреть нам в глаза. Все уже усвоили правила игры.
Я успеваю порядком вспотеть к тому времени, как мы добираемся до театрального зала, и, когда Генри открывает передо мной дверь, меня охватывает ужас. Большинство обитых бархатом кресел уже занято, и все таращат на нас глаза, пока мы двигаемся по проходу к нашим местам в первом ряду рядом с мистером и миссис Арнольд. Они оба в черных одеждах. Когда мы подходим, Арнольды встают и поджатыми губами раздают каждому из нас воздушные поцелуи. Чмокающие звуки эхом разносятся по пещерообразному залу, и омлет, съеденный на завтрак, сворачивается у меня в животе. Все это напоминает мне похороны моего деда, когда мы часами стояли, принимая бесконечных гостей, пока мой сморщенный рот не завял вконец, подобно цветку. Я последней приветствую миссис Арнольд, и она впивается мне в кожу алыми ногтями.
– Здравствуй, Джилл, – шепчет она мне на ухо. – С новым учебным годом!
Я ухитряюсь улыбнуться и выдергиваю руку из ее хватки после слишком затянувшейся паузы. Когда я протискиваюсь между Генри и Никки, мое сердце отчаянно бьется. Шайла смотрит на нас из золоченой рамы, водруженной на подставку, напоминающую мольберт, посреди сцены. Ее золотистые локоны ниспадают свободными пляжными волнами, а глубокие зеленые глаза излучают особый магнетизм – спасибо фотошопу. Она выглядит все так же, навечно оставшись пятнадцатилетней, в то время как все мы приобрели лишние прыщи, более болезненные месячные, отвратительное несвежее дыхание.
В зале пахнет копировальной бумагой и заточенными карандашами. Исчез мускусный аромат, поселившийся здесь к концу прошлой весны. Арнольды не ошиблись с выбором помещения для мемориала своей дочери. Этот зал был любимым местом Шайлы на кампусе. Она играла главные роли почти в каждой школьной постановке, выходя с дневных репетиций в эйфории, мне совершенно непонятной.
– Мне необходимо блистать в лучах софитов, – сказала она однажды с глубоким, грудным смехом. – По крайней мере, я могу в этом признаться.
– Доброе утро, школа «Голд Кост», – разрывает тишину зычный голос директора Вайнгартена. Его галстук-бабочка слегка перекосился, а усы, цвета соли с перцем, были аккуратно подстрижены над острым подбородком. – Я вижу много новых лиц в наших рядах и хочу поприветствовать их от всего сердца. Присоединяйтесь ко мне.
Все поворачиваются к новичкам – детям, которые прежде учились в государственных школах и до сих пор думали, что первый день учебного года начинается с классного часа и переклички, а не с речей, обращенных к мертвой девушке. И вот теперь, в этом незнакомом и странном месте, их выдает замешательство на лицах. Новеньких легко распознать. Когда-то и я была одной из них, в шестом классе. О получении стипендии на обучение мне сообщили всего за неделю до начала занятий, и я пришла в школу «Голд Кост», где никого не знала. От этих воспоминаний у меня едва не начинается крапивница.
– Добро пожаловать! – хором произносит остальная аудитория. Наш ряд молчит.
– Вас, наверное, удивляет, почему мы здесь, почему каждый год начинаем именно в этом помещении. – Вайнгартен делает паузу и вытирает лоб салфеткой. В ярком свете ламп предательски поблескивают капельки пота на его лице, хотя кондиционер включен на полную мощность. – Но мы это делаем потому, что хотим отдать дать уважения и вспомнить одну из наших лучших, самых ярких наших учениц, Шайлу Арнольд.
Головы поворачиваются к портрету Шайлы, но мистер и миссис Арнольд не сводят глаз с директора Вайнгартена.
– Шайлы больше нет с нами, – продолжает он, – но ее жизнь была блистательной, незабываемой. Шайла по-прежнему живет в своей семье, в своих друзьях, в этих залах.
Мистер и миссис Арнольд кивают головами.
– Я здесь для того, чтобы сказать вам, что школа «Голд Кост» была, есть и всегда будет одной семьей. Мы должны и впредь оберегать друг друга, – говорит он. – Мы не допустим, чтобы пострадал еще кто-то из наших учеников. – Локоть Никки упирается мне в ребра. – Так что примите это как напоминание, – продолжает директор Вайнгартен. – В «Голд Кост» мы стремимся делать добро. Стремимся быть великодушными. Мы – рука помощи.