Страдания его продолжались еще где-то около часа. Когда официальная часть завершилась, в фойе театра к Котовым подбежал толстенький усатенький человек, который, брызжа слюной и размахивая руками, воскликнул, что он чрезвычайно рад появлению их на этом мероприятии.
— Альберт Фатеев, — важно представил его Котов жене. — Критик, писатель, между прочим, не хуже всяких там Степкиных.
— Ну, это ты не надо, — засмущался Фатеев. — У Михаила Александровича очень правильные, очень нужные, я бы сказал, своевременные романы. Заслуженная награда, заслуженная…
Несмотря на его слова, Ларисе показалось, что в интонации Фатеева проскользнула ирония. Что ж, это было естественно для творческой среды, в которой каждый очень ревниво относился к успехам коллег.
— Я думаю, что вы примете участие в нашем, так сказать, парти?.. — изогнувшись дугой, спросил Альберт.
— Всенепременно, — с готовностью откликнулся Котов. — Куда проходить?
— Мероприятие будет на пятом этаже. Знаешь, где буфет?
— Да уж, где буфет, он знает, — ответила за мужа Лариса. — Я так думаю, что из-за буфета он в свое время со мной сюда и ходил. Пока не занялся бизнесом и времени стало меньше…
— Так вот, проходите мимо буфета и направо, по коридору. Там будет дверь, на которой написано «Банкетный зал». Впрочем, — Фатеев задумался, — я вас сейчас сам туда проведу. А то могут быть сложности — ведь это как бы только для своих.
И он, взяв под руки супругов, колобком покатился вперед, к мраморной лестнице, ведущей на пятый этаж.
— Макушкин — горький пьяница! — зазвенел голос Андрея Бельмана, который, раскачиваясь на своих длинных ногах, облаченных в кожаные штаны, обнимал за талию какую-то девушку и не замечал, что стряхивает пепел ей прямо в декольте.
Собственно, и девушка этого не замечала, поскольку была всецело поглощена персоной красавца Андрея. Она млела, заглядывая ему в лицо.
Тут отреагировал и сам «горький пьяница» Макушкин. С трудом оторвав голову от колонны, к которой он на всякий случай прислонился, он отхлебнул из бокала шампанское и изрек:
— А Бельман — чудовищный иудей!
Это высказывание, однако, не пригвоздило Бельмана к позорному столбу, и он весело отозвался:
— Жалкий графоман!
— Очень приятно, писатель Макушкин, — поклонился Бельману Макушкин, сам от себя не ожидавший в данный момент способности иронизировать.
Поклон дался ему с трудом, и он, чтобы окончательно не раскоординироваться в пространстве, был вынужден схватиться за колонну рукой.
— Полное собрание сочинений Макушкина сдано… В макулатуру, — подняв палец, уточнил Бельман под одобрительное хихиканье девушки.
— В макулатуру-у? — неожиданно раздался скрипучий голос главного лауреата, Степкина. — И это правильно, товарищи! Все в макулатуру, абсолютно все! У нас нет литературы, товарищи! Не-ту!
Он тоже уже порядком набрался и ходил от группы к группе, одаривая присутствующих своим вниманием. Временами у него просили автографы, которые он милостиво раздавал.
— Я-то всякой левотой не занимаюсь, — многозначительно заметил Макушкин. — В отличие от некоторых…
Его красноречивый взгляд был направлен в сторону Бельмана, которого неожиданно это покоробило. Он обнял свою даму еще крепче и, состроив презрительную мину, удалился.
— Степкин — жалкое ничтожество и бездарность, — пробормотал Макушкин, одолев в конце концов бокал шампанского.
Однако сказал он это на всякий случай потише, дабы не нарываться на скандал.
— А кстати, что представляют собой эти его романы? — спросил у него Евгений.
Он уже «подлечился», и по этой причине его пробило на общение.
— Полнейший кал! — скривился Макушкин. — Пространные рассусоливания на тему будничного героизма людей труда. В каждой главе рефреном проходит тема «Эх ты, жизнь моя, жестянка!». Автор, кажется, сам не понимает, какой серой жизнью живут его герои. По-видимому, и у него она такая же…
— Конечно, серая! — проскрипел тут снова неожиданно возникший Степкин. — Я по туалетам не валяюсь… Эх, молодежь! — рубанул он рукой воздух.
— Я попрошу без оскорбительных намеков, — пытаясь гордо поднять голову, ответил Макушкин.
Однако сделать это ему не удалось, и он ограничился лишь поворотом в сторону Евгения.
— Давайте выпьем! Я вижу, что вы меня понимаете!
— Конечно, — с готовностью отреагировал Котов.
Лариса слушала эту внутрилитературную перебранку и снисходительно улыбалась. И тут неожиданно заметила взгляд незнакомого молодого человека, который сидел напротив.