Лицо наводчика оживилось, он кивнул, вынул из чехла флажки и подал их командиру, затем, спохватившись, ни к селу ни к городу добавил:
— Есть!
— Страшно? — спросил Петров.
Протасов посмотрел в лицо командиру, словно не понимая, какого ответа от него ждут, затем, видимо, решился и тихо ответил:
— Да.
Но Петров уже не слышал наводчика. Из люка КВ, стоявшего в ста метрах, на окраине Марьино, высунулся комбат и поднял над головой руку с ракетницей.
— Командир, Гусев говорит — сейчас начинаем! — крикнул снизу Безуглый.
Словно в ответ, над Скирманово встали столбы разрывов, и через несколько секунд донесся запоздалый грохот залпа. Рука Гусева дернулась, и над деревней взлетела красная ракета. «Тридцатьчетверки» Лавриненко, ломая обгоревшие бревна, рванулись вперед, за ними, надсадно ревя, поползли КВ. Мотострелки, во время немецкого обстрела отошедшие из Марьино, вернулись и собрались за танками. Немцы немедленно начали кидать мины, в которых, кажется, недостатка не испытывали. Оставаться наверху стало опасно, и Петров сполз в башню, закрыв люк, теперь вся надежда была на радио.
— Комбат пошел! — проорал Безуглый. — Нам приказано быть на месте!
Старший лейтенант не выдержал и приоткрыл люк. Мимо машины пробежали, неуклюжие в огромных валенках, мотострелки, к счастью, и Луппов, и Лехман остались на месте. Увидев, что первым опять пошел Лавриненко, лейтенанты поняли: порядок атаки остается прежним. Немцы перенесли огонь на поле, по которому наступали пехота и танки. Петров снова сел на башню и навел бинокль на Скирманово, готовясь засекать огневые точки.
Танки Лавриненко подошли к Скирманово на триста метров, когда КВ Заскалько встал, подожженный сразу двумя снарядами. Лейтенант на минуту потерял сознание. Придя в себя, он вытер пот со лба и недоуменно уставился на ладонь, покрытую чем-то черным и липким. Танк наполнялся едким дымом, ТПУ не работало, снизу что-то слабо крикнул радист. Приказав наводчику открыть люк, командир сполз вниз. Перегородка, отделяющая моторное отделение, накалилась, из-за нее пробивалось пламя, танк было уже не спасти. Кто-то несильно потянул лейтенанта за рукав ватника, обернувшись, он увидел перед собой страшное, с вытекшим глазом, лицо Кожина.
— Макаров убит, — хрипло сказал радист.
Сверху буквально свалился, шипя от боли, наводчик.
— Хана, командир. — Семенчук откинулся к борту, глотая воздух пополам с дымом. — Люк заклинило. Щас до снарядов дойдет — и все.
— Отста… Отставить… — Голова командира была необычно легкой, перед глазами все плавало. — Пойдем через люк водителя.
К счастью, круглый люк на крыше корпуса, слева от места мехвода, оказался исправен. Осторожно опустив на днище мертвого механика, лейтенант сдвинул защелку и попытался поднять крышку. Люк сдвинулся на пятнадцать сантиметров и встал.
— Командир, — хрипло заревел наводчик. — Чего ты там телишься, сгорим же к е…й матери!
Он зашелся хриплым кашлем. Заскалько сполз вниз и вытер кровь, заливающую глаза.
— Башня влево развернута, — еле слышно сказал он. — Крышку не поднять. Точно хана.
Он снова потерял сознание. Секунду Семенчук смотрел на командира безумными глазами, а потом полез в башню. Жить экипажу оставалось минуты, снаряды нагрелись так, что к ним было не прикоснуться. Скрипя зубами, наводчик взялся за рукоятку поворота башни. Он не знал, исправен ли механизм ручного поворота и хватит ли сил повернуть семитонную махину — это и здоровому-то тяжело. Едва не теряя сознание от боли в пробитом плече, Семенчук налег на ручку, и та поддалась. Хрипя, ругаясь и плача, наводчик крутил ручку, с каждым поворотом отодвигая орудие вправо. После десятого оборота он отпустил ручку и сполз вниз. Дым ел глаза, раздирал легкие. Борясь с подступающей паникой, Семенчук подполз к люку. К счастью, Кожин был в сознании, вместе с ним наводчик вытолкнул в люк бесчувственное тело командира. Затем Семенчук подсадил радиста. Перед глазами плавали красные круги. Наводчик взялся за края люка, с ужасом понимая, что сил вылезти не хватит, когда почувствовал, что кто-то тянет его за шиворот вверх. Бешено рванувшись, Семенчук высунулся по пояс и лег животом на броню.
— Давай, давай, родной!
Заскалько, пришедший в себя на холодном чистом ветру, вцепился в ватник наводчика и дергал изо всех сил, воя от боли и от страха. Рядом на броне лежал Кожин. Радист жадно глотал воздух, затем повернулся на бок, ухватил Семенчука за руку и начал тащить, упираясь ногами. Рывок, еще рывок, и все трое скатились в снег.
— Не лежать, не лежать, — хрипел командир, вставая на четвереньки.
Помогая друг другу, танкисты ковыляли от горящей машины. Они отошли метров на двадцать, когда в спину ударила стена воздуха. Оглохший, задыхающийся Заскалько приподнялся на руках, с трудом обернулся. Взрыв вырвал крышу корпуса по швам, выгнув броню, словно жесть, сбитая башня съехала назад. Лейтенант опустил лицо в снег, не чувствуя, как по лицу текут слезы, смешиваясь с кровью, — его КВ больше не было.
Орудие рявкнуло, наводчик откинул вниз затвор, и на днище вылетела дымящаяся гильза.
— Осколочный!
Осокин, не дожидаясь приказа, остановил машину. Петров бешено крутил механизм ручного поворота башни. Наконец дом оказался в прицеле, старший лейтенант начал опускать орудие, когда под избой коротко вспыхнуло. Промах! Немец промазал, сейчас там лихорадочно перезаряжали орудие. Комвзвода аккуратно поймал черную широкую амбразуру в перекрестье и нажал на спуск. Танк содрогнулся.
— Попали? — тонко крикнул со своего места Протасов.
— Осколочный! — рявкнул в ответ командир.
Наводчик снова открыл затвор и зарядил орудие. Петров знал, что попал первым снарядом, но для верности решил положить туда же еще один. Цель была затянута дымом, и он выстрелил со старым прицелом.
— Вася, двигай! — крикнул он, нажимая ногой на правое плечо водителя.
Осокин развернул машину, и «тридцатьчетверка», взрывая снег, рванулась вперед.
— Бурда вызывает! — привычно доложил Безуглый.
— Иван! — надсаживаясь, переорал помехи комроты. — Поворачиваем на север! В обход, на кладбище!
Старый погост, раскинувшийся на склоне высоты 264.3, господствовал над селом, и оттуда, прижимая пехоту к земле, били пулеметы. Комбриг приказал «артиллерийской» группе Бурды атаковать кладбище, и если не выбить немцев, то хотя бы подавить. Катукову было уже ясно, что лобовым штурмом Скирманово взять не получится…
— Где Малыгин? — резко спросил генерал, повернувшись к Кульвинскому.
— Выдвигается на исходные, — ответил начштаба.
— И когда он закончит свое выдвижение?
Катуков чувствовал, что закипает, но срывать злость на своем начальнике штаба было глупо. За то, что 28-я и 27-я танковые бригады до сих пор не вступили в бой, подполковник ответственности не несет.
— Из штаба 28-й бригады сообщают, что сосредоточение закончили, теперь ждут сигнала атаковать, — доложил Никитин.
— Матвей, свяжись со штабом армии, — приказал комбриг, — доложите, что первая гвардейская бригада уже полтора часа ведет бой в одиночестве. Марьино взято, Скирманово атакуем непрерывно…
— Еще один, — сказал вдруг Бойко, опуская бинокль. — БТ сожгли — никто не выпрыгнул. Как бочка с бензином…
— Сообщи, — продолжал генерал, не обращая внимания на комиссара. — Сообщи, что части бригады находятся под перекрестным огнем с высоты и из села. Что я вынужден распылять силы и атаковать одновременно высоту двести шестьдесят четыре и Скирманово.
— Есть, — ответил Никитин и отошел к телефонисту.
— Черт знает что, — в сердцах сказал комбриг, — пятый месяц к концу идет, пора бы уж научиться.
Он посмотрел на поле, где в небо подымались уже три дымных столба.
— Черт знает что, — повторил он.
Петров по пояс высунулся из башни и оглянулся, ища остальные машины своего взвода. Осколок ударил в поднятую, словно щит, крышку люка, но комвзвода не заметил этого. К счастью, и Луппов, и Лехман держались за командиром, как привязанные. Старший лейтенант поднял флажки и несколько раз подал сигнал: «Делай, как я!» На танке Луппова открылся башенный люк, и Герой Советского Союза несколько раз махнул рукой, показывая, что понял. Затем, точно так же, высунулся из своей башни Лехман и знаками подтвердил: приказ получен.