Летом нет веселее этого места. Кладбище тянется узкой лентой по солнечной террасе над рекой. Вдоль него пролегли железнодорожные рельсы к Кизелу, вдали — мост над Вильвой, теперь взорванный и покореженный. Летом сюда приходят отдыхать, как в сад. Теперь же, в снежных сумерках надвигающегося вечера, тихие ряды крестов на снежном поле и молчаливый склон горы казались зловещими.
Мальчики минут пять потоптались на переезде. Сердитая толстая будочница вышла из натопленной сторожки, поглядела на кладбище и перекрестилась. И по тому, как она смотрела в ту сторону, мальчики поняли: там что-то страшное. Пашка вдруг сказал:
— Пойдем туда, а? Мы низом, тропинкой… Зачем они пулемет взяли, а?
Подвода и солдаты уже скрылись в ложке, который разделял кладбище на две неравные части. Ветер донес оттуда неясные, похожие на ропот, голоса. Пашка неожиданно заплакал, вытирая рукавом стынущие слезы.
— Они, наверное, деповских туда свели… Днем взяли.
Понизу, у самого обрыва, была протоптана узенькая тропинка. По ней и направились мальчики. Вскоре им открылась небольшая ложбина, и они припали за широким памятником. Внизу темнела толпа. Незаметно узкая гряда туч сдвинулась и открыла полную, сияющую золотым блеском луну. Долинку залило призрачным светом.
— Посохин! Смотри, Посохин! — выдохнул Пашка.
Солдаты к этому времени разом отошли в сторону, и открылась реденькая цепь людей — босых, раздетых. У ног их темнела свежевскопанная земля. Крайним слева и в самом деле стоял рабочий из депо — котельщик Посохин. Его трудно было не узнать. Молодой еще парень, высокий непомерно, немного сутулый. Волосы у него такие густые и всклокоченные, что он в самые сильные морозы хорошо обходился без шапки.
Коля начал было считать и остановился, вздрогнув: в средине цепи узнал отца. Ниже других ростом, он стоял совсем неподвижно и смотрел вверх, туда, где стынущее белое небо сливалось с такой же белесой вершиной горы. Казалось, он не видел ни хлопотавших вокруг белогвардейских солдат, ни могилы.
Один из офицеров начал выстраивать солдат в линию, они неуклюже топтались в глубоком снегу, снимая с ремней винтовки.
— Да оставьте вы это, поручик! — раздался вдруг высокий голос того офицера, чей свист все еще стоял у Коли в ушах. — Я сам. Много ли их тут!
Коля видел, как офицер прилег за пулеметом, и тотчас рывками замигало красноватое пламя, в уши ударил грохот выстрелов. Стихло. Но тут же сбоку послышался шум — удирала испуганная лошадь дяди Архипа, два солдата бежали следом, стараясь ее настичь.
Трифон Стародумов упал сразу, ничком, и больше не шевелился. Он казался теперь совсем маленьким. А с левого края по-прежнему стоял сутулый Посохин; рубашка на нем быстро темнела по всему правому боку.
— Гады! Дождетесь… — закричал он, но тотчас же его заглушила новая пулеметная очередь, короткая и злая.
Теперь Посохин упал. Падал тяжело, медленно оседая набок. Кулаки его чернели, и Коля вдруг подумал о том, что вот даже не дали ему как следует отмыть руки от деповской грязи.
С минуту стояла тишина. Офицер, насвистывая все тот же переливистый мотив, направился к подводе. Коля не видел, как догнали и остановили лошадь, как привели ее обратно к страшному месту. Задвигались и солдаты. Оживленно переговариваясь, они направились к расстрелянным. Двое или трое стали рыться в ворохе пиджаков и полушубков, другие принялись сталкивать убитых в яму. Вынырнул откуда-то маленький попик, которого Коля видел на перроне, торопливо крестил воздух над каждым из расстрелянных.
Пашка потянул оцепеневшего Колю за рукав. Мальчики отползли за сугробы и опрометью побежали по нижней тропинке. У переезда Пашка было остановился, но тут же махнул рукой и, пробормотав: «Черт с ней, с лошадью», — нырнул в ближайший ложок.
— Четырнадцать, — говорил он на ходу, задыхаясь. — И все деповские. Только двое из завода — я их, небось, тоже знал…
Он вдруг остановился и повернулся к Коле.
— А… Ты видел? Ну, отца-то?
…Уже в глубокой темноте добрался Коля домой. Встретила его заплаканная мать.
— Отец не пришел, и тебя, неслуха, где-то носит! — запричитала она. — Навязались вы на мою голову!
Коля молчком пробрался в угол, подальше от материного ухвата и сидел словно оцепенев. А мать, успокоившись, стала рассказывать, как ходили вечером женщины из поселка в управу — хотели узнать, куда мужиков увели. На их крик вышел такой красивый серьезный офицер и велел идти по домам: дескать, ничего с мужиками не сделается, их на время в Пермь отправили, поработать…