— Куда ты? — крикнул я громко.
Боец не слышал. Я соскочил с лошади и догнал его. Заглянул в лицо. Глаза его были закрыты. Я потряс бойца за плечи. Он вздрогнул. Посмотрел на меня удивленно, потом улыбнулся.
— Извините, товарищ майор, размечтался… Домашних своих видел…
В это время с пригорка брызнула автоматная очередь. Раздались резкие команды. Рота рассыпалась по степи.
— Цепью — вперед!
Командир роты побежал к пригорку, где строчили автоматы. За ним устремились бойцы. Куда только девалась их усталость. Цепь достигла пригорка и скрылась за гребнем. Через десять минут все было кончено. Стрельба утихла. Мимо меня провели пленных гитлеровцев. Потом пронесли раненых бойцов.
— Становись! — послышалась команда. И снова рота зашагала по дороге на запад.
…После успешного завершения Ясско-Кишиневской операции последовали передислокации по железной дороге в район Ковеля, пополнение личным составом и боевой техникой, походное движение в Польшу, переправа через реку Висла на Магнушевский плацдарм и участие в Висло-Одерской операции, выход к правому берегу Одера, форсирование реки, захват плацдарма на ее противоположном берегу. Почти два с половиной месяца удерживал наш 902-й стрелковый полк Гросс-Ноендорфский плацдарм. И вдруг — неожиданный приказ: сдать свой участок обороны и занять отведенный нам участок на Кюстринском плацдарме. Отсюда, вместе с другими частями 9-го стрелкового корпуса, 16 апреля полк двинулся на запад.
Прошло десять суток, в течение которых наши воины вели ожесточенные бои, ломая вражескую оборону на левом берегу Одера. Наступил день 25 апреля, и командир первого батальона капитан И. И. Ковалевский доложил по телефону:
— Преследуя отходящего противника, вышел на берег Шпрее. Переправ нет, мосты разрушены.
— Форсировать реку надо как можно скорее. Ищите переправы, используйте подручные средства…
Через час — снова звонок:
— Товарищ полковник, противник ведет сильный огонь. Разрешите дождаться темноты и ночью форсировать Шпрее?
— Вы продумали план?
— Да.
— Можете его доложить?
— Так точно. До темноты саперы будут готовить материал для ремонта взорванного моста. Рядом с моим НП обнаружены пиломатериалы: брусья, доски. Соберем полсотни железных бочек. Саперы считают, что на ремонт моста уйдет не более четырех часов. Дальше: артиллеристы, пока светло, будут засекать огневые точки противника. В ротах начали готовить плоты и лодки…
План я утвердил. Для оказания помощи командиру батальона выслал своего заместителя майора П. К. Шевченко…
Незадолго до наступления темноты Шевченко и Ковалевский доложили: все плавсредства готовы. Затем пришло сообщение о том, что переправочные средства уже на воде. Стрелковые роты начали форсирование под прикрытием артиллерийского огня. Саперы принялись восстанавливать мост.
Я пожелал Ковалевскому успеха и связался с комбатом Ф. П. Крыловым. Он еще не разведал место для переправы и, судя по всему, выжидал, пока прояснится обстановка у соседей.
— Действуйте энергичнее, — распорядился я.
Вновь позвонил Шевченко:
— Первый эшелон на том берегу ведет бой с противником. У нас все по плану.
Стрельба на Шпрее усилилась. Ожесточенно били орудия и минометы гитлеровцев. Но я был убежден, что Ковалевский достигнет успеха. И он не подвел. Что особенно важно — реку удалось преодолеть с малыми потерями. Пехоте хорошо помогла артиллерия. Она подавила огневые точки противника, уничтожила его орудия и минометы. А для укрытия от пуль наши бойцы искусно использовали так называемое «мертвое пространство» возле высокого берега и на изгибах реки.
Вспоминается, как до начала боев в Берлине, где-то под городом Буковом, мы освободили заключенных одного из гитлеровских концлагерей. В нем были люди разных национальностей: русские, чехи, поляки, бельгийцы, французы. Все одинаково изможденные, замученные. И все же сохранился в них неукротимый дух сопротивления и борьбы, жажда жизни.
Близился вечер. Со стороны концлагеря показалась группа — человек двадцать. Она приблизилась. Люди шли строем. Грустно было смотреть на них. Тощие, иссохшие, в арестантских робах, они высоко вскидывали ноги, старались держать равнение.
По команде высокого курчавого человека, густо заросшего черной щетиной, группа остановилась возле моего ординарца деда Лайко. Увидев командирский ремень и, наверное, приняв Лайко за офицера, курчавый подошел к нему. Раздался гортанный голос: