Как бежит время! Какой шаровой молнией накатывается оно на племя ехиднино.
Отец Дмитрий накрыл сына простыней. Спать совсем расхотелось. Невеселые мысли роились, обжигали распаленный мозг.
Злоба, яко сыпь, снова покрывала всю землю. Честолюбцы и властолюбцы ослеплены гордыней и в ненасытной жадности и жестокости своей не замечают, как умножают раздоры и вражду, бедствия и несчастья, отравляют жизнь, толкают мир в пропасть, ведут его к смертоубивству. Вот на Ленских приисках опять стреляли в народ, в рабочих. И вопли вдов и сирот снова оглушили господа бога. А все золото… Сколько его не берут из земли, им, гнусным и безумным детям века сего, все мало. За злато — мать родную растопчут, сестру продадут в наложницы. Бесстыдные и лукавые, лживые и вероломные, жестоковыйные и прелюбодеянные рабы греха и тления, они возненавидели Христа и в похоти и чревоугодии предались бесовскому князю мира сего. Хищные волки в овечьей шкуре. Им и религия нужна только для корыстных целей. На костях братьев своих возводят свое благополучие, а того не ведают, что грядет время, когда первые станут последними.
Подумать только, золотая лихорадка Аляски докатилась и до Кяхты. Старомодные чаевики фыркают, брезгуют золотым делом, а Немчинов, знай, гнет свое. Кто теперь крупнее его среди золотопромышленников? С Трапезниковым и зятьями основал Ленские прииски и «Бодайбинские компании». А с чего почалось? В длани эвена узрел Трапезников самородок и выпытал, где подобрал оный. «На Хомолхо…» С того и пошло! Нагрешили, а теперь бьют поклоны перед господом, заметают следы черных дел своих. Трапезников оставил Кяхте миллионы, промышленное училище, золотые прииски.
Сергей про золото слушает, а что у него на уме? Уж лучше учился бы делать деньги у Лушниковых, у торговцев чаем, пушниной, хлопком. Завел бы, а потом в церкви закрепил бы дружбу и любовь с отроковицей из богатой семьи.
В каком же великолепии пребывают они, кяхтинские миллионеры, какое шампанское пьют, какие «прикуски» — пирожки, шаньги и булочки подают им к чаю. Шапки — из чернобурых лис и соболя. В меблированных домах — картины именитых мастеров, гобелены, цветы, библиотеки, рояли, зимние сады. На Амуре и Байкале собственные пароходы и склады. На лето выезжают в Усть-Киран, на дачи, не менее роскошные, чем в Крыму, и на Кавказе. Все население Троицко-Савска и Усть-Кяхты работает на двадцать кяхтинских миллионеров.
Да, совсем недурственно годика через три женить бы Сергея в Кяхте, — размечтался отец Дмитрий, — однако, видно, не суждено тому быть. И на литературные вечера ходит, и на танцы, а в голове что-то другое, свое…
Вот, не восхотел же поступать в духовную семинарию, пришлось отдать в реальное училище. О, господи, неисповедимы пути твои. Помоги направить на путь истинный неокрепший разум отрока моего.
— Не сокрушайтесь, отец Дмитрий, ваш Серега с головой, такие не пропадают, пусть ищет себя, — утешали кяхтинские богачи, вложившие свои капиталы в золотые прииски Забайкалья. — Пусть идет в инженеры. Работы ему в Сибири найдется по самую макушку. В золотых хоромах жить будет!
А он… Не безумие ли сие?
В прошлое воскресенье отец Дмитрий с утра повел Сергея в церковь. Как благостно разливался малиновый звон колоколов, сей медный псалом над Кяхтой и всем Троицко-Савском. Какое умиление и умиротворение, подобно лампадному маслу, разливалось в душе? Сколь высоко над золочеными крестами Троицкого собора, церкви Вознесения, гостиным двором и гостиными рядами кружились стрижи. И яко премило разноголосая и преславная тварь божия восславляла великолепие восходящего светила над всем Даурским нагорьем и хребтами Яблоновским, Малхинским, Загонским и Хамар-Дабанским, В такую благостную рань, поди, и на Кяхте, и на Чике, и на Джиде, и на Селенге, и на бездонном море Байкале рыбаки, осени себя крестным знаменем, с трепетом душевным зрят на поплавки. И уже, поди, не раз согрелись водкой или самогоном и закусили черным хлебом с солью и репчатым луком. Отец Дмитрий чуть было не крякнул от удовольствия и зависти, да вовремя сдержался.
За окнами мелодично вызванивали колокольчики на верблюдах, доставивших на горбах своих тюки с чаем из страны утренней свежести. Сергей проснулся, повел князь-носом и только отец Дмитрий его и видел.
Ах, ежели бы отрок столь же ревностно внимал проповедям, как россказням этих простых людей, обросших щетиной, от которых несло потом и запахами степных трав. И чем только они приворожили его к себе?