Слушая его, солдаты думали: «Верно говорит, войну, вроде, нельзя кончать». А сердце противилось: из-за чего драться-то?
Один из пехотинцев выкрикнул:
— Немецкие солдаты тоже войны не желают!
— Не верьте обманщикам! Колбасники хитрят, надеются на легковерных простаков, — убежденно ответил агитатор. — К тому же, как мы покинем своих братьев-союзников — французов и англичан? Русские всегда были верны своему слову. Неужто мы на этот раз покривим душой и осрамим свой флаг? Да никогда! Может быть, понадобится только последнее усилие, — говорил он, — мощный удар с двух сторон — и австро-германские войска будут разбиты. Надо готовиться к летнему наступлению. Только победа принесет мир и счастье.
Солдаты растерянно переглядывались.
— А когда землю делить будут? — спросил один из них.
— Не бойтесь, без вас не разделят. Сейчас не время этим заниматься. Дележка вызовет внутренние распри. А для победы всем сословиям нужно объединиться, а не ссориться.
— Почему ж тогда рабочие в столице бастуют? — допытывался другой пехотинец.
— Столичные рабочие развратились, — ответил агитатор. — Они требуют для себя восьмичасового рабочего дня в то время, когда солдаты страдают в окопах двадцать четыре часа! Разве это не безобразие? Им, видите ли, мала оплата, хотя каждый получает за день в несколько раз больше, чем солдат за месяц. А разве солдатский труд легче? Солдат жизнью рискует, кровь проливает! Они там зарвались, ходят по улицам с флагами, бездельничают да слушают немецких шептунов. Если рабочих не обуздать, они предадут, оставят нас без пушек, винтовок, снарядов. Фронтовики должны сказать свое крепкое слово и обуздать немецких агентов.
Алешин, проталкиваясь к трибуне, выкрикнул:,;
— Позвольте узнать: а из какого сословия вы сами будете?
. — Какое это имеет значение? — желая пристыдить солдата, с укором ответил оратор.
— Имеет, и не малое! — возразил Алешин. Он поднялся на трибуну и, став лицом к штабисту, в упор спросил: — Значит, вы не из рабочих и не из крестьян, а из тех, кто привык жить за наш счет?
Агитатор, не предвидевший такого вопроса, сразу не нашелся, что ответить. Не давая ему опомниться, Алешин обратился к солдатам:
— Не верьте болтунам! Они хотят нас рассорить с рабочими. Я сам был питерским мастеровым и знаю, — рабочий человек не пойдет против свободы. Если питерцы бастуют, — значит, припекло. Они не только за себя хлопочут, а и за нас. По-иному рабочий класс никогда не поступал. Кто дал слово союзникам драться до последнего солдата? Царь и министры! Кому они его давали? Французским и английским буржуям! Так мы-то тут при чем?
— А вы газеты читаете? — пытаясь уязвить солдата, спросил штабной агитатор.
— Читаем, — ответил Алешин. — Только не буржуйские листки, которые вам по душе, а свою «Солдатскую правду». У меня есть предложение: чтобы не было никаких сомнений, выберем делегатов и пошлем в Питер. Пусть они разведают, так ли все на самом деле, как нам здесь расписывают. Я не доверяю людям в чистых шинельках.
— Верно, своих послать надо! Пусть поглядят и скажут, — поддержали его фронтовики.
— Предлагаю Рыбасова из взвода пулеметчиков! — выкрикнул кто-то из толпы.
— А я- Алешина! — предложил председатель полкового комитета, открывавший митинг. — Раз он в Питере работал, — значит, все ходы-выходы знает. Скорей разнюхать сумеет.
— Конечно! Давай Алешина.
Фронтовики выбрали для отправки в столицу трех человек: Алешина, рябого пулеметчика Кузьму Рыбасова и бывшего таежного охотника — Федула Кедрина из взвода разведки.
Получив на неделю сухой паек, делегаты не мешкая, на двуколке пулеметчиков добрались до ближайшей станции.
Езда по железной дороге в дни войны была нелегкой. Поезда шли переполненными. Фронтовики вначале устроились на крыше товарного вагона. Только в пути им удалось перебраться на открытую платформу.
До Петрограда, пересаживаясь с одного поезда на другой, они добирались более трех суток. От пыли и паровозной копоти солдаты стали похожи на трубочистов. Выйдя из вокзала на шумный проспект, фронтовики задумались, — куда же пойти?
— Первым делом в баню, — предложил Алешин. — А то в комендатуру заметут.
Так и сделали: пошли в самую дешевую баню, вымылись и поехали на Выборгскую сторону.
Алешин помнил, где ютились родственники жены… Он привел солдат во двор, отыскал знакомую подвальную дверь. Она была заперта на ключ.
— Неужто все на работе?
Дмитрии Андреевич заглянул в окно. Мутное запыленное стекло плохо пропускало дневной свет. Все же Алешин разглядел: комната имела явно нежилой вид. «Не стряслось ли что с ними?» — встревожился он.
— Эй, дворник!
— Чего вы тут ищете, служивый? — спросила бабушка, появившаяся во дворе. Она не узнавала зятя.
— Здравия желаем, Дарья Феоктистовна! — по-солдатски громко приветствовал он ее.
— Господи! — всплеснув руками, воскликнула Дарья Феоктистовна. — Никак Дмитрий? — Старуха бросилась обнимать его. — Заждались тебя Луша с Катюшкой! Как же ты попал к нам? — начала было расспрашивать она, но тут же спохватилась. — Чего же мы во дворе? Пошли в дом.
— Я не один, товарищи со мной.
— Будем рады и товарищам. Милости просим!
Солдаты поднялись за ней во второй этаж. Увидев в приставской квартире натертый до блеска паркетный пол, ковры и мягкие диваны, они неловко замялись.
— Что же вы? — не понимала их смущения старуха. — Проходите в комнаты.
— Боимся, как бы окопной скотинки не напустить, — сказал Рыбасов. — Копоть-то в бане смыли, а живность осталась. Нам бы постираться да шинельки почистить.
— Ах вот вы чего! — усмехнулась Феоктистовна. — Тогда придется в нашу старую квартиру.
Она повела солдат вниз. Простые табуреты, столы, покрытые протертой клеенкой, и топчаны, застеленные старьем, фронтовикам пришлись по вкусу. Рыбасов скинул с плеч вещевой мешок и сказал:
— Вот это для нашего брата! А то после таких хором трудновато будет в окопы вертаться.
Бабушка, достав заплатанное, но чисто выстиранное белье деда, положила его перед солдатами и приказала:
— Надевайте пока это, а свои шмотки — в котел, на выпарку! И ты, Дмитрий, снимай, — обратилась она к зятю. — Твою одежду Луша бережет. Можешь в вольное переодеться.
— Спасибо, мамаша. Нам бы еще чайку да выспаться.
— Сейчас, сейчас, милый, — засуетилась старуха. Она затопила плиту и пошла наверх за чайником.
Солдаты развязали свои вещевые мешки и выложили на стол селедки, консервы, крупу, хлеб.
Катя в этот день пришла с работы рано. Столкнувшись на лестнице с матерью, у которой по-молодому светились глаза и каким-то необыкновенным румянцем пылало лицо, девушка поняла, что в доме радость.
— Отец приехал, да?
— Здесь, — радостно ответила мать. — Иду хоть пивца достать…
Катя хотела немедля бежать к отцу, но мать остановила ее:
— Не ходи; они намучились в дороге и теперь спят.
Пока мать ходила за пивом, бабушка с дворничихой успели высушить и выгладить солдатские штаны и гимнастерки.
Кате не терпелось скорей увидеть отца. Она тайком спустилась в подвал и, пройдя кухню, постучала в дверь. Из бабушкиной комнаты вышел отец. Лицо его было в мыльной пене.
— Вам кого? — не узнавая ее, спросил он. Но, вглядевшись, вдруг раскинул руки и воскликнул: — Катюшка! Да ты прямо невестой стала... на улице нипочем бы не узнал!
Он обнял ее, поцеловал, а потом распахнул дверь и гордо сказал товарищам:
— Смотрите, какая у меня дочь красавица!
— Да ты мне все лицо мылом измазал! — смеясь, укорила его Катя.
Отец ахнул:
— Ой, прости. Забыл, что намылился…
И он бросился вытирать полотенцем ее щеки и волосы.
— Оплошал! — смеялись солдаты. — Совсем одичал в окопах.
За стол Катя села рядом с отцом. Дмитрий Андреевич почти не изменился за эти годы, только волосы немного поредели, чуть посеребрились виски. Девушка тайком погладила шершавую руку отца и негромко спросила: