— Знаете, раньше в СССР тема КГБ и его пороков была запретной. Потому создавалось впечатление, будто порядок в этой организации, как и в любой иностранной секретной службе, образцовый. Теперь у нас, как и у вас, сор не остается в избе, то бишь доме, и выносится на публичное обсуждение. Только вот печально, что сору оказалось немало.
— Как и в каждой нормальной государственной службе. В том числе секретной. В разведке те же соблазны, то же соперничество между соратниками. Все точно так же, как и в любой другой организации, что в промышленности, что в армии, что в церкви.
— Ну, уж о церкви вы напрасно.
— Провел недавно уик-энд в Биарицце — собор чуть ли не XV века. Служба. Торжественная атмосфера. И святой отец — гомосексуалист, окруженный еще пятнадцатью соратниками-педерастами. Так и в секретной службе: везде и повсюду случаются нарушения и отклонения. Единственное, чего удается избежать в хорошо поставленной секретной службе, это коррупции. Но и ангелочков в разведке нет и появиться не может.
— И даже особое положение, своеобразные задачи не делают разведчиков чище?
— Они такие же, как и все. Им не с чего быть иными.
— А не в философии ли разведки ее истинная беда? Если принять за исходное, что для достижения необходимой твоему государству цели хороши любые методы, то никаких сдерживающих препон на пути разведчика не остается.
— Вы увлеклись, преувеличили. Когда я возглавлял секретные службы, то так не действовал. Единственный раз подавил укоры сознания во время вспышки терроризма: французов убивали прямо на улицах Парижа. Гибли невинные и безнаказанно. Мы отыскали прибежище террористов. И я трижды просил у президента разрешения подавить преступников.
— Как?
— Физически. Считал это уничтожением в целях самозащиты. Закона мы не преступали. Президент трижды отказывал. В том и суть, чтобы деятельность секретных служб не переходила дозволенного. Ведь мне и в голову не приходило отдать приказ о ликвидации самому. Он обязан исходить от не назначенных, вроде меня, на высокий пост, а от нормальным путем избранных. За разведкой должен быть строгий контроль. В Израиле ее действия контролирует парламент, и сурово. Иначе «Моссад» мог бы так разойтись! Приблизительно так же и в других государствах.
Но терроризм — всегда явление чрезвычайное. А если обратиться к проблемам этическим, то они ставят и перед нами проблемы неразрешимые. Ну, например, хорошо ли украсть из портфеля иностранного политического деятеля оставленные в нем документы, снять фотокопию и возвратить на место? Вижу, вы считаете — плохо. А представьте, что снятая фотокопия пошла на благо вашей державе?
— Все равно, грубое нарушение норм повеления.
— Нет. И да. Секретные службы идут на нарушения, когда такая возможность добыть данные — единственная. Дозволяла б жизнь получать все это нормальными методами, профессия бы не появилась. Я не играю словами, а утверждаю: секретные службы поставляют своим государствам данные, обретенные незаконными путями в рамках законов, установленных в этой профессии. Таков статус разведчика.
— Неужели секретные службы, как бы это сказать, приворовывают не только у потенциальных противников, но и у партнеров по блоку? Я правильно понял?
— Ну конечно. Как иначе? Вы совсем не в курсе отношений между западными спецслужбами. Во-первых, конкуренция в погоне за разведданными в областях технологии, индустрии. То же самое и в сфере контршпионажа. Я бы позволил себе определить сложившиеся здесь отношения как враждебные. Зато в борьбе с террористами западные спецслужбы, особенно европейские, работают в интимнейшем согласии, оперативно обмениваясь точнейшими данными. А между этими двумя точками-полюсами есть постоянно меняющаяся зона, где сотрудничество то затухает, то расцветает.
— Следовательно, история французского консула, работающего в США и, как писала ваша и американская пресса, слегка пришпионивавшего в погоне за промышленными новинками, — не выдумка?
— Ну, абсолютно же ясно: Франция шпионит в Штатах, чтобы выведать индустриальные тайны. США делают то же самое у нас. Япония шпионит повсюду, добывая технические секреты, а ей дружно отвечают тем же. И так все. Каждый делает, что может и на что способен.