— Вы уверены в этом?
— В том, что вы его друг? Конечно.
— А в том, что я его жена?
Он прочел в ее взгляде нечто, озадачившее его, и все же сказал:
— Не сомневаюсь.
— Напрасно, — произнесла она, и пальцы ее сильней застучали по крышке рояля. — Мы только живем с ним в одной квартире: за этой дверью — он, а за той и другой — я и мой сын.
— Странно… — все еще не зная, верить ли ей или принять сказанное за шутку, нетвердо произнес он. — Если это так, то печально.
— Для кого? — тем же игривым тоном спросила она. — Для меня или для него?
— Для того, конечно, кто сохранил чувство любви.
Она не дослушала его, решительным движением открыла крышку рояля, и комнату огласили неистовые звуки музыки Вагнера. Мелодия из «Тангейзера» заметалась, низко нависла, приглушив все звуки окружающего мира. Еще один яростный удар по клавишам, и Евгения Михайловна встала и беззвучно закрыла крышку рояля. Она по-прежнему была спокойна, улыбка стерла следы минувшего напряжения и возвестила, что тревога миновала.
— Что у вас произошло? — спросил Лозовский, все еще морщась от музыки Вагнера, которую решительно не любил и не понимал. — Уж не полюбили ли вы другого?
— Угадали, — беззаботно, почти весело произнесла она, — и не со вчерашнего дня.
— Это несерьезно, — с досадой проговорил он, — я не привык вас видеть такой.
— Какой вы старомодный, — рассмеялась Евгения Михайловна. — Что несерьезного в том, что я разошлась с мужем и полюбила другого? Или вам вдруг стало жаль доброго друга? Как-никак однокашники, вместе учились и росли, оба — терапевты, любители истории медицины.
— Вы не так поняли меня, — оправдывался Лозовский, смущенный неожиданным нападением Евгении Михайловны, — мне показалось, что вы о разводе говорили слишком спокойно…
— С чего вы взяли, что я спокойна? — не дала она ему договорить. — Не потому ли, что я не пла́чу и не горюю? Со своим душевным состоянием я справляюсь без свидетелей… Да и горевать мне особенно не о чем, я неплохо сменила…
Снова в ее голосе прозвучала легкомысленная нотка, которая уже однажды не понравилась Лозовскому.
— Вы неплохо сменили? — спросил он. — Что вы хотите этим сказать?
Она приблизилась к нему, взяла его за руку и сказала:
— Я вернусь к моей первой любви, которой неразумно пренебрегла.
Ответ не понравился ему, он мягко отвел ее руку и сказал:
— Вы опять о своем. Я говорил уже вам, что нашей любви не пришло еще время. Я не привык хозяйничать в чужом доме. Вы жена моего прежнего друга, ныне врага, и то и другое налагает на меня особые моральные обязательства. Наши научные споры с Ардалионом Петровичем не должны осложняться посторонними причинами. Пусть силы сторон останутся равными.
— Какая же это равная борьба, — досадливо отмахиваясь и все еще не сводя с него нежного взгляда, спрашивала она, — ведь он не брезгует ничем, чтобы сделать вас несчастным.
— Я не могу пользоваться его приемами и средствами, мы разные люди и поступаем различно, — с трогательной искренностью произнес он. — Вы хотели бы, чтобы я походил на него?
— Но ведь я свободна, — со смешанным чувством боли и нежности настаивала она, — ничто меня не связывает с ним. Я свободна и могу собой распоряжаться как хочу…
Последние слова она проговорила с той непреклонной твердостью, которая всегда пугала его. Ее взволнованный вид и настойчивый взгляд ждали ответа.
— Вы то же самое уже сказали мне однажды, — с неожиданным приливом смущения произнес Лозовский. — Помните тот вечер, когда вы пришли и заявили, что остаетесь жить у меня. Я не мог принять вашей жертвы и посоветовал вам: «Вернитесь к мужу, сейчас это невозможно…» Вы отказались, и я вынужден был оставить дом… Дайте вашим чувствам остыть, не торопитесь с решением… У вас семья и ребенок, проверьте себя еще раз…
Наступило молчание, прерванное вздохом Евгении Михайловны, за которым последовала фраза, смысл которой не сразу дошел до Лозовского:
— Вас ждут серьезные испытания, не пренебрегайте другом, он может вам пригодиться…
Прежде чем он успел ей что-либо сказать, открылась дверь и вошел Ардалион Петрович. Он поклонился и проследовал к себе.
3
Спускаясь по лестнице и продолжая свой путь к больнице № 20, расположенной на одной из прилегающих к Серпуховской площади улиц, Семен Семенович не раз мысленно возвращался к загадочной фразе, брошенной Евгенией Михайловной: «Вас ждут серьезные испытания, не пренебрегайте другом, который может вам пригодиться». Что она хотела этим сказать? И многозначительный тон и горькая усмешка как бы подтверждали, что за всем этим стоят новые испытания, уготованные ему. Лозовский мысленно представил себе Пузырева рядом с Евгенией Михайловной и в какой уже раз спрашивал себя: как могла эта прекрасная и умная женщина полюбить его? Чем привлек он ее? Внешностью? Вряд ли. Ниже среднего роста, со впалой грудью, плоским лицом и крупным мясистым носом, — таким ли видела она своего избранника в девичьих мечтах? Не в меру широкий, бесформенный рот причинял его обладателю много забот. В надежде придать ему желанные очертания Пузырев в ранней молодости поджимал свои толстые бледные губы, отчего выражение лица становилось важным и многозначительным. Позже он отпустил себе усы и подусники. Кто-то намекнул ему, что к усам идет небольшая бородка, и профессор Пузырев отрастил себе изящное бланже. Его странной формы череп — плоский спереди и выпуклый сзади — вызывал много толков. Ардалион Петрович объяснял это неудачей повивальной бабки, извлекавшей его на свет. Недруги отрицали всякую случайность и в дугообразной поверхности затылка видели лишнее доказательство, что Пузырев крепок задним умом.