— В ком смолоду тлела божья искра, в том она может ярко запылать, чтобы светить и греть, и лишь с последним вздохом погаснуть.
Снова он воздал себе хвалу, а меня лишил искры божьей…
Довольный моей безропотностью и молчаливым одобрением его поступков, Юлиан Григорьевич все смелей возвращался к нашим прежним неладам.
— Я всегда боялся тебя, — тоном победителя заявил он мне, — страшился твоего осуждения, испытующего взгляда, безмолвного упрека и даже усмешки. Отделавшись от своего сплина, я перестал тебя бояться, потому что положение изменилось, превосходство оказалось на моей стороне.
— Только? И ничего больше?
Экий болтун! Да я ему за это признание буду век благодарна.
— А вдруг счастье мне улыбнется, — спросила я, — и перевес окажется на моей стороне? Придется тебе снова покориться.
— Охотно, — с необыкновенной готовностью произнес он, — заранее согласен… Угодно пари, изволь.
Я уклонилась от прямого ответа. В мыслях я выиграла это пари, мой муж узнает об этом последним.
— Любопытная штучка, разгадай-ка, что с этим человечком приключилось? — выложив на стол лаборатории кости челюсти, спросил, загадочно улыбаясь, Юлиан Григорьевич. — Могу об этой игрушке кое-что рассказать.
Его игривый тон настроил меня на веселый лад, и я сказала:
— Остеологию я проходила на втором курсе, и отметка у меня неплохая, ты устраиваешь мне переэкзаменовку?
Он в свою очередь ответил шуткой и рассказал:
— При раскопках развалин средневековой армянской крепости и замка владетельного князя археологи нашли обширное водохранилище, два водопровода и баню, воды которой подогревались под плитами каменного пола. В пристройках трофеев было не меньше: бронзовые ступки для растирания благовоний, курильницы и иные принадлежности княжеского омовения. Среди разрытых погребений обратила на себя внимание своим уродством вот эта нижняя беззубая челюсть. Лунки заросли, словно их опустошили за много лет до смерти. Несколько заживших переломов сделали челюсть короче, и левый сустав ее не достигал впадины височной кости и не соединялся с черепом. Хронический вывих отразился на очертании рта, он искривился, и из несмыкаемых губ сочилась слюна. Можно было бы допустить, что тяжелое заболевание поразило кость и зубы постепенно выпадали, но рентгеноскопическое изучение челюсти следов болезни не обнаружило. Спрашивается, как и откуда это уродство возникло? Задача для тебя. Подумай, потрудись, — закончил он, — мы к этому интересному случаю еще вернемся.
У меня было достаточно оснований в душе посмеяться над пышной фразеологией мужа. Исковерканная часть черепа тысячелетней давности не могла меня серьезно занять. Любой диагноз в этом случае будет произвольным, да и какая польза от него? Моему мужу угодно состязаться в измышлениях, — посмотрим, чья фантазия возьмет верх.
Через несколько дней я могла уже ответить на поставленную задачу. Зубы были вырваны здоровыми, челюсть повреждалась разновременно и за много лет до смерти.
— Зачем? — последовал неожиданный вопрос.
Он удивил меня. Разве несчастья кем-нибудь планируются?
— Иногда да, — уверенно ответил он.
В моем ответе не хватало выдумки, той самой фантазии, которая составляет существо его новой науки.
— Я могла бы еще сказать, — несмело добавила я, — что безнравственные люди дурно обошлись с несчастным, бедняге трудно жилось, хотя юродивого жалели и даже, возможно, считали святым…
Я избегала всего, что могло прозвучать неправдоподобно, ложь в науке претила мне.
В тот же день вечером Юлиан Григорьевич уселся возле меня, раскрыл книгу и попросил послушать. Я любила его чтение вслух, он владел искусством оживлять самый неприглядный текст и мастерски выявлять нюансы писательского замысла, но было слишком поздно, время ложиться спать, и я попросила отложить чтение на другой раз. Юлиан Григорьевич не соглашался, ему необходимо этот отрывок прочитать сейчас. Я успела заметить на обложке название романа — «Человек, который смеется», и недоумевала, что могло его в этой книге привлечь.
С первых же строк я узнала знакомое произведение Гюго, много раз прочитанное в дни раннего детства.
Отрывок был подобран не случайно, и я привожу его в этих записках целиком.
«Чтобы сделать из человека хорошую игрушку, надо взяться за дело своевременно. Превратить ребенка в карлика можно, только пока он еще мал. Дети служили забавой, но нормальный ребенок не очень забавен. Горбун куда потешней.
Были подлинные мастера этого дела, они из нормального человека делали уродца, человеческое лицо превращали в харю. Останавливали рост, перекраивали ребенка наново. Фабрикация уродов шла по известным правилам. Это была наука — ортопедия наизнанку. Человеческий взор заменялся косоглазием, гармония нормальных черт вытеснялась уродством. Там, где бог достиг совершенства, восстанавливался черновой набросок творения. В глазах знатоков именно этот набросок и был совершенством… Человек искони стремился прибавить к творению божьему кое-что от себя. Он переделывает его иногда к лучшему, иногда к худшему. Придворный шут был не чем иным, как попыткой вернуть человека к состоянию обезьяны. Изумительный образец движения назад…