Юлиан Григорьевич был доволен объяснениями и тем не менее не дал мне докончить.
— Какую роль мог сыграть подагрический артрит в судьбе Семена Борисовича, и не связано ли это с появлением оков в гробнице?
Вопрос вначале меня удивил, я скоро поняла, что его интересуют не медицинские, а исторические подробности, и сухо заметила:
— Я буду докладывать без ложных измышлений. Между подагрой и цепями, найденными при раскопках, ничего общего нет. Можно добавить, что подагрический артрит — результат частых и долгих пиров, поглощения большого количества белков и вина. В наше время подагра — редкость, и врач, который часто ставит этот диагноз, столь же часто ошибается…
Юлиан Григорьевич снова остановил меня.
— К этому можно было бы кое-что добавить, — с многозначительной усмешкой проговорил он. — Подагрический артрит с подвывихами и неподвижностью суставов кисти и стопы, каким был одержим Семен Борисович, почти исключительно встречается у женщин, страдающих слабостью половых желез. Такие рано состарившиеся женщины с узловатыми и крючковатыми пальцами именуются в сказках «бабой Ягой». Нигде в народном творчестве нет упоминания о мужике или деде Яге…
Я не видела связи между тем, что он сообщил, и появлением оков в гробнице.
— Это всё? — спросила я.
— Нет, не всё. В науке нельзя чрезмерно полагаться на факты и наблюдения. Они нужны как материал для каркаса здания, для творческого же акта необходимы догадка и фантазия. Они рождают гипотезу, обращают ее в теорию и практику. С этого я и начну… Болезнь обезобразила и надломила тело Семена Борисовича, но не дух новгородского патриота, не ослабила его тонкий и глубокий ум и не лишила государственного опыта. Вряд ли он оставался дома, когда вече решало важные вопросы. Мучительно страдая при каждом движении, посадник являлся на площадь, чтобы произнести свое веское слово. Его бабий голос звучал неприятно, но говорил он дельно. Когда Семен Борисович поднимал кверху свои изуродованные, скрюченные пальцы, предрекая божью кару тем, кто прекословит ему, он несомненно добивался своего. Опыт прошлых неповиновений был горьким и сохранился в памяти многих. Его не могли не похоронить с почетом, но опасение, что он из гроба явится на вече, чтобы грозить своей пугающей дланью и предрекать возмездие небес, — вынудило суеверных бояр-приближенных и преемников его наложить на мертвого цепи.
— В этой науке, — не сдержалась я, — ты навсегда сохранишь превосходство. Я не стану состязаться с тобой…
9
Резкость ли, с какой прозвучали мои слова, или раздражение и обида, отразившиеся на моем лице, произвели на Юлиана Григорьевича большое впечатление. Он приблизился ко мне словно с тем, чтобы лучше меня разглядеть, и я удивилась происшедшей с ним перемене. Взгляд его выражал растерянность и боль. Мне стало его жаль. Я пожалела уже о своей горячности и, чтобы скрыть пробудившееся чувство раскаяния, поспешила уйти. В продолжение всего дня я избегала с ним заговаривать, он тоже держался от меня в стороне, зато дома нашей сдержанности пришел конец. Я заявила, что возвращаюсь в больницу, завтра подам заявление об уходе.
— Ты не должна этого делать, — сказал он, — я буду настаивать, чтобы тебя не отпускали… Такие решения не принимаются по настроению. Мне будет трудно без тебя.
То, что мой уход задел его, доставило моему самолюбию удовлетворение и вместе с тем укрепило мою решимость. Возникший разлад был неожиданностью для Юлиана Григорьевича. Мои редкие замечания и осторожное несогласие, выражаемые от случая к случаю, не казались ему серьезными. Он не знал, каким бременем ложился на мою совесть этот безрадостный труд, вынужденное смирение и молчаливое согласие с тем, что претило мне.
— Подумала ты обо мне? — недоумевал мой учитель.
Он требовал внимания, возможно, и жертв, а был ли он справедлив ко мне?
— Ты опасаешься, что тебе не подыщут другую помощницу? — без тени доброжелательства спросила я. — Или я тебе кажусь более удобной?
Он не понял моей насмешки и с серьезным видом сказал, что сотрудник найдется, но к новому помощнику трудно привыкать.
Всего лишь, а я думала, что ему тяжко со мной разлучаться.
— Ты начала понимать тонкости антропологии, — продолжал он, — твое обследование скелета Семена Борисовича сделало бы честь любому специалисту. Я, кажется, уже это тебе говорил…